– Тебе никогда не хотелось узнать, кто и как разделил нас на ветви, темную и белую? – спросил Оллиберд.

– Да не все ли равно?

– Вы, темные, никогда не желали понять, что это за сила?

– Может, и желали, – помолчав, согласился Миррар. – Но у нас всегда других забот хватало.

– Он тает, – сказала Миабенна.

– Земля принимает его, – подтвердил Герриберд. – Можно идти. Больше охранять его незачем.

– Нет, я дождусь, когда он полностью растает, – заявил Миррар. – Я должен убедиться, что больше эта нечисть не вернется.

Оллиберд вздохнул. Он мог бы попытаться объяснить темному альву, что погиб не только опасный Старший язык – погиб подросток, который уже не мог никому причинить зла.

Погибло злое, знающее древние заклятия, жалкое и беззащитное существо.

– Я тоже буду с ним, пока он не сольется с землей, – решил Оллиберд.

И они сели рядом с телом, справа и слева, темный альв и белый альв. Теперь спорить было уже бесполезно.

– А мы пойдем, – сказал Симиберд. – Идем, Миабенна.

– Нет, я тоже останусь. Оллиберд еле держится. Я должна ему помочь.

Оллиберд прекрасно видел – не в нем дело. Но он и в самом деле ощущал необычную слабость. Скорее всего, она бы прошла и сама по себе – ведь заклятия альврига смолкли навеки. Но у Миабенны наверняка был запас особых корешков, которые она приносила с юга, из-за Артейских гор. Если их неторопливо жевать – они возвращали силу, но не сразу, а медленно, понемногу. Именно это сейчас требовалось старому белому альву.

Они сидели втроем, смотрели на тающее тело и молчали.

– Вы думаете, я жестокий, я злой, я хуже альврига и цверга, – вдруг сказал Миррар. – У меня с ними свои счеты! Они чуть не погубили мое племя! Нет, они не убивали, это было еще хуже. Они согнали племя из обжитых мест, они гнали на восток, кормили так, что старшие умирали один за другим. В своих пещерах племя трудилось, меняло у людей свой товар на их товар, матери выкармливали здоровых детей. А там… Я знаю, мне рассказали! Чтобы это больше не повторилось!

– Что – не повторилось? – спросила Миабенна, и Оллиберд понял: вся пылкая речь – для нее.

– Племя само отдавало им детей, чтобы дети выжили. Лучше быть живым цвергом, чем мертвым альвом, понимаете? Они делали из детей цвергов. А племя гнали перед собой, прятались за больными и голодными темными альвами, чтобы вдруг появиться и напасть! Все еще ты не поняла? Мы были приманкой! Альвриги сделали из нас предателей! Мне стыдно говорить об этом… но я хочу, чтобы ты поняла…

– А потом?..

– Нас спасли люди. Люди, которых мы предали. Просто спасли… Поэтому я убил альврига. Люди называют это – долг чести. А если узнаю, что где-то еще один уцелел – пойду туда и убью. Вот, теперь ты все знаешь.

– Да.

И опять они молчали, глядя на тело. А когда оно просочилось сквозь корни травы и исчезло, Миррар встал.

– Пойду я, что ли, – неуверенно сказал он. – Нужно обрадовать наших. Может, вернусь, принесу от них подарки…

– Счастливый путь, – пожелала Миабенна. – Если твоим нужны травки – пусть присылают старых альв, я их кое-чему поучу.

– Да… – ответил Миррар. – Выздоравливай, Оллиберд. Приходи греться к нашему костру.

Уходить ему не хотелось, он постоял еще немного, молчание затянулось. И темный альв побрел прочь.

– Он так и не понял, что натворил, – сказал Оллиберд.

– Ничего он не натворил. Если была в мире лазейка для возвращения давнего зла – ее следовало закрыть, – ответила Миабенна.

– Любой ценой?

– Любой ценой.

Убеждать ее было бесполезно.

Оллиберд подумал: так рассуждает молодость. Любопытство проснется потом – и окажется, что от Старшего языка уцелели только кусочки бересты, которые передают звучание вкривь и вкось.

Миабенна глядела во мрак – туда, где скрылся Миррар.

– Скоро и мне настанет время таять. Хотел раскрыть тайну – и не получилось… – пробормотал Оллиберд. – А теперь ее вообще никто не раскроет – разве только та сила, которая избавила мир от общего предка, сама пожелает.

– Пусть тайна так и останется тайной, – сказала Миабенна. – Что в самом деле изменится, если мы ее разгадаем? Разве я смогу уйти к…

Она запнулась, но Оллиберд понял. Молодость способна говорить лишь о своем.

– Не сможешь, – согласился он. – И это – самое печальное во всем деле.

– Знать и жить – не одно и то же. А нам надо жить.

– Ты права – не одно и то же. Есть время жить, есть время знать…

И альва молча согласилась.