Ступни у Кэсси узкие, с высоким подъемом, и даже через мягкие толстые носки, которые она надевает дома, прощупывались хрупкие косточки. Я представил себе ее в одиннадцать лет – острые коленки, обгрызенные ногти и серьезные карие глаза.

– Это точно. Что угодно дальше могло быть.

– Ты кому-нибудь рассказала? – Мне казалось, что история не закончена. Я жаждал откровений, ужасных, постыдных секретов.

– Нет, мне было мерзко. К тому же я не знала, о чем рассказывать. В этом-то и суть: я не понимала, как случившееся связано с сексом. Про секс я уже знала, мы с подружками только о нем и болтали. Тут что-то не так – это я поняла, а еще поняла, что он пытался расстегнуть мне блузку, но одно с другим я никак не связала. А через несколько лет, мне уже восемнадцать или около того было, тот случай вдруг всплыл у меня в памяти. Я увидела, как дети играют в шарики, и меня осенило: господи, да тот тип приставал ко мне!

– А при чем тут Кэти Девлин?

– Дети видят связь между событиями и явлениями иначе, чем взрослые. Давай теперь я тебе ноги помассирую.

– Я бы на твоем месте поостерегся. Ты что, не чувствуешь, как у меня носки воняют?

– Фу, вот гадость. Ты вообще их меняешь хоть когда-нибудь?

– Только когда они к стене прилипают, если их швырнуть. Старинный холостяцкий обычай.

– Это не обычай. Это отрицательная эволюция.

– А вообще давай. – Я распрямил ноги и закинул их Кэсси на колени.

– Ну уж нет. Заведи себе девушку.

– Ты это к чему?

– Девушку не волнует, воняют твои носки стилтоном или нет. В отличие от друзей.

Тем не менее Кэсси жестом профессиональной массажистки встряхнула руки и ухватила меня за ногу.

– Тебе вообще хорошо бы завести себе кого-нибудь, для здоровья полезно.

– На себя посмотри. – Огрызнувшись, я вдруг понял, что не знаю, как с этим аспектом “здоровья” обстоят дела у Кэсси.

Еще до нашего знакомства у нее имелись какие-то не особо серьезные отношения с юристом по имени Эйден, но к тому моменту, когда Кэсси перевели в Наркотики, парень куда-то подевался – работа под прикрытием редко идет на пользу романтическим отношениям. Если бы у нее появился новый парень, я бы, разумеется, знал, – во всяком случае, мне так хотелось думать. Я всегда полагал, что там и знать-то нечего, но сейчас эта уверенность вдруг пошатнулась. Я испытующе посмотрел на Кэсси, однако та со своей особенной загадочной улыбкой разминала мне пятку.

– Есть и еще одна причина, – сказала она, – по которой я вошла к тому типу в каморку.

Мозги у Кэсси устроены примерно так же, как автомобильная развязка-“бабочка”, рассуждения разлетаются в противоположных направлениях, а затем сливаются в одной точке.

– Не только из-за шариков. У того старика был совсем сельский говор – кажется, так в центральных графствах говорят. И сперва мне почудилось, будто он спрашивает: “Фонарики надо?” Я догадалась, что он говорит про шарики, но где-то в душе надеялась, что передо мной загадочный старичок-волшебник из сказки, а в каморке у него волшебные фонарики, магические кристаллы, склянки с зельями, древние свитки и крохотные дракончики в клетках. Умом я понимала, что это всего лишь каморка дворника, и в то же время надеялась, что мне повезло, я открою дверцу шкафа и попаду в другой мир, волшебный, и, конечно, не воспользоваться таким шансом было нельзя.

* * *

Как сделать так, чтобы вы поняли нас с Кэсси? Для этого мне пришлось бы провести вас по тайным тропкам нашей общей географии. Считается, будто платоническая дружба между мужчиной и женщиной, если оба натуралы, невозможна, но мы вытащили из рукава пять тузов и со смехом сорвали банк. Кэсси была для меня кем-то вроде двоюродной сестры из книжек, той, кого ты в детстве учишь плавать в озере под комариный зуд, кому суешь в купальник головастиков, с кем учишься целоваться на заросшем вереском холме, чтобы потом, спустя много лет, вместе забраться на чердак в бабушкином доме, курить травку, вспоминать все это и смеяться. Кэсси красила мне ногти золотым лаком и подначивала, чтобы я ходил так на работу. Я наплел Куигли, будто бы Кэсси считает, что вместо стадиона “Кроук-парк”[19] следует выстроить торговый центр, и наблюдал затем, как она недоуменно выслушивает его яростные вопли. Из упаковки от компьютерной мыши она вырезала фрагмент со словами “Дотронься до меня – ощути разницу”, приклеила мне на спину, и я ходил так полдня. Через окно ее квартиры мы по пожарной лестнице забирались на козырек подъезда, пили самопальные коктейли, пели песни Тома Уэйтса и наблюдали, как над нами лениво двигаются звезды.

Нет, не то. Я люблю вспоминать эти эпизоды, они для меня словно монетки, обладающие определенной ценностью, однако подо всем этим, подтекстом всех наших действий, было то, что мы – напарники. Не знаю, как объяснить, что это слово значит для меня даже сейчас. Я мог бы рассказать, каково это – сжимая пистолеты, переходить из одной комнаты в другую, вслушиваться в тишину, где за любой дверью, возможно, прячется преступник; я мог бы рассказать о ночной слежке, когда сидишь в темной машине, пьешь черный кофе из термоса и в свете уличного фонаря пытаешься играть в “кункен”[20]. Однажды мы погнались за двумя сбившими человека угонщиками и они завели нас на свою территорию, за окном мелькали изрисованные граффити стены и огромные свалки – шестьдесят миль в час, семьдесят, я вдавил педаль газа в пол и больше не смотрел на спидометр, а потом они вдруг врезались в стену, и мы вытащили из машины пятнадцатилетнего подростка. Он всхлипывал, мы успокаивали его, мол, вот-вот приедут и твоя мама, и “скорая”, а после он умер у нас на руках. В другой раз в печально известной многоэтажке, жители которой изменили бы ваши представления о человечестве, один торчок кинулся на меня со шприцем. Этот торчок нас вообще не интересовал, мы пришли за его братом и, казалось, просто беседовали, когда он стремительно подскочил и приставил мне к горлу иглу. Пока я, обливаясь потом, стоял как вкопанный и молился, чтобы никто из нас двоих не чихнул, Кэсси уселась по-турецки на вонючий ковер, предложила торчку сигарету и проговорила с ним час и двадцать минут (за это время он успел потребовать наши бумажники, машину, дозу, “Спрайт” и чтобы от него отвязались). Она болтала с ним так доброжелательно и с таким искренним интересом, что в конце концов он опустил шприц, сполз