class="p1">Рядом со старушкой, на коленях которой играет сосновыми шишками внучонок, сидит и сосредоточенно жует табак Сокто-ахай, а по соседству с ним — глаза бы его не смотрели! — покуривая толстую самокрутку, Балмацу.

Чабанка погружена в мысли о своем непутевом муже. Как исчез он перед сагалганом, так и не появлялся больше. Слух был: видели его на Хильгиндинском аршане. Балмацу и внимания не обратила — махнула рукой, да Оюна с Булатом стали уговаривать съездить на аршан, попытаться вернуть Дондока. И Санджи Бумбеев, практикант, который до того ругательски ругал Дондока, тоже посоветовал ехать. Вот она и едет…

Думала — ищи ветра в поле. Разве усидит Дондок на одном месте? А он — легок на помине! — навстречу попался. Шагает по дороге чуть не в чем мать родила, только стыд прикрыт. Он и на аршане-то задержался, потому что пестрых скакунов в бега пускал — в карты играл. Поначалу везло ему, а потом и выигрыш до последней копейки спустил, и одежду всю просадил. Ко всем своим кличкам-прозвищам новое добавил: Нюсэгэн Дондок — Голый Дондок. И надо же! Убегая куда глаза глядят, прямо на земляков наткнулся, на собственную свою жену! Конечно, он и не подумал рассказывать о своих похождениях, о своем позоре. Мечтая лишь о том, чтобы урвать у Сокто-ахая или Балмацу деньжонок да отыграться, Дондок, блестя металлическими зубами, вдохновенно врал, как хорошо ему живется-отдыхается, как пошел он пройтись-прогуляться, разделся специально, чтоб подзагореть, как рад неожиданной встрече…

— Далеко до аршана-то? — спросила, тяжко вздыхая и утираясь большим пестрым платком, старушка.

— Да вот он, рядом совсем!

…Хильгиндинский аршан, конечно, не чета прославленным минеральным источникам Тунки, Горячинска, Дарасуна, Ямаровки или Бэлэры. Вода в Хильгинде не горячая и не кислая, и сероводорода в ней нет, и радоном она не богата. По вкусу ее от простой речной не отличишь. Зато холодная — зубы ломит. Местные жители, однако, равняют ее со сказочной живой водой, способной не то что исцелить человека от любых недугов — оживить его, вернуть ему молодость. Кто бы чем ни болел — желудок ли не в порядке, печень ли пошаливает, глаза ли хуже видеть стали — едут на аршан, в Хильгинду, попить целебной водички. Пьют, дорвавшись, вволю, нимало не задумываясь — на пользу или во вред. И обливаются с головы до ног, и ванны принимают, днями напролет не вылазя из воды. Случается, что везут наиболее упорных в жажде исцелиться за счет источника прямо с аршана в больницу.

Исследовали эту воду ученые, но никто пока толком не знает, что они обнаружили в аршане. Года два назад в аймачной газете напечатали статейку: хорошо бы, дескать, открыть в Хильгинде дом отдыха, или санаторий, или курорт. Тем и кончилось. Ни единой постройки не появилось возле источника. Как стояли, так и стоят крытые корою шалаши, кое-как сляпанные из щепы и дранок балаганы, дырявые юрты — где попало, как попало… Рядом с ними, как в цыганском таборе, телеги, мотоциклы, даже автомашины. Над неглубокими ямками-очагами висят на таганках закопченные манерки, кастрюли, чайники, горшки…

А места вокруг Хильгиндинского аршана — поискать такую красоту! До самой земли свешивают мохнатые ветви исполинские лиственницы, топорщатся большими зелеными шишками высоченные сосны, трясут блестящими маслянистыми листьями осины, сверкают ослепительной белизной бересты прямоствольные березы, алеют, словно огнем охваченные, кусты багульника. Когда раскаленное солнце пронизывает лучами своими густо сплетенные ветви и полными пригоршнями швыряет щедрый свет, листья и хвоя кажутся густо-синими, а из самой сердцевины стволов проступают слезинками светлые пахучие капли смолы.

Среди этого лесного буйства выделяется высокое толстое старое дерево, в которое когда-то, давным-давно, ударила в вершину молния, обуглив и заострив ее. С незапамятных времен почитают буряты это дерево — творят возле него молитвенные обряды, кладут приношения богам. У корней его — всякая всячина. Тут и монеты, и топленое масло в чашечках, специально на этот самый случай сделанных, и ломти хлеба на проржавевших железных тарелках, и конфеты. Каждая веточка увешана клочьями ткани, веревочками, лоскуточками, цветными нитками, опутана конским волосом.

Из-под священного дерева, между синими замшелыми валунами, рвется прозрачный, холодный целебный аршан.

Здесь и остановили свою вороную лошадку хангильцы. Слезли с телеги, размяли затекшие ноги, окружили источник. Журчит, плещется холодными брызгами аршан. Он и зимой не замерзает, и даже засушливое лето ему нипочем — течет, не иссякая, бросая звонкие струи в зеленый от мха деревянный желоб. Сокто-ахай окунул руку в поток, зачерпнул пригоршню, осторожно, чтобы не пролить ни капли, поднес ко рту, медленно выпил.

Дондок не отходит от земляков, сгружающих скарб с телеги, но помочь кому-нибудь, даже Балмацу, ему и в голову не приходит. Стоит рядом с подводой, хлопает себя по плечам, по голому животу, по босым ногам, сгоняя паутов, ворчит незлобиво:

— Охо-хо! Кусаются проклятые!

Потихоньку то у одного, то у другого клянчит деньги:

— Бог видит — в такое положение попал, хоть в петлю лезь…

Да разве разжалобишь, проведешь земляков?

— У тебя долгов больше, чем волос.

— Тебе деньги дать — все равно что выбросить.

— Ох, кусаются! — будто и не слышит Дондок. — Я вашу помощь век не забуду. Могу расписку дать.

Балмацу уже пожалела, что приехала. Знала же, что никакого чуда не случится. Стыдно ей. Молчала, молчала — не вытерпела:

— Ну кто тебе поверит, если я, твоя жена, не верю. Сколько я твоих долгов платила…

— Бр-рось! — не то от нее, не то от паутов отмахивается Дондок. — Неужели, думаешь, всегда я буду бедствовать? Вот увидишь, скоро с кучей червонцев буду.

С минуту еще он стоит рядом с телегой в тщетной надежде разжиться. Поняв, что тут ему не отломится, скрывается за деревьями.

Людно нынче на аршане. Стали сюда приезжать не только ради целительного источника. Просто отдохнуть едут. Степнякам особенно по душе этот нетронутый уголок тайги.

Всех гостей Хильгиндинского аршана можно поделить на три группы.

Старики и старухи, больные люди искренне убеждены, что ходят по земле исключительно благодаря аршану. Эти люди строго соблюдают бог весть кем и когда установленные правила: в какой день недели и в какой час можно делать то и нельзя делать другого. Они поднимаются всегда в одно и то же время, чуть свет, и натощак пьют воду аршана. Ни о чем другом не думают — только о целебной силе источника. Изредка собираясь вместе, они и говорят об одном и том же: у кого что болит, где колет, куда отдает, как надо лечить такую-то болезнь, а как другую.