Шёнинг вспоминает:

«Внезапно я почувствовал, как кто-то будто отрывает у меня ноги. Дивизионный медик Зегер, который лежал рядом со мной, попытался мне помочь. Но когда он наклонился надо мной, его самого ранило. Еще в самом начале прорыва он получил ранение в ахиллово сухожилие, а теперь ему распороло всю ступню. Поскольку мой магазин был пуст, я приказал лейтенанту, который и сам был ранен, пристрелить меня, чтобы не попасть в плен. В ответ он прокричал: «Осталось всего 2 тысячи метров, командир! Мы должны их пройти». По снегу я пополз вверх по склону, за мной полз медик… Под ураганным огнем двое раненых гренадеров из нашей боевой группы тащили нас за руки. Несмотря на несколько ранений, которые я получил в ноги, мне удалось проползти те 2 км до немецких позиций».

Венгерский прапорщик Дьюла Коковай с несколькими товарищами вышли в район Аньача-Пуста. Перед этим им пришлось преодолеть несколько советских позиций, выдержать атаку группы лыжников и даже побывать под огнем самолета-истребителя:

«Уже становилось светло, когда мы попали под ружейный огонь с дистанции 500–600 м. Я собирался отстреливаться, но мой автомат вдруг заклинило. Поскольку во время боя у меня не было времени выяснять, что произошло, я закинул его за спину и на бегу сунул за пояс штык-нож, чтобы быть готовым пустить его в ход.

Когда мы были уже возле русских позиций, они начали забрасывать нас гранатами. Одна из гранат попала мне в голову, и я упал, но, поскольку граната упала в снег рядом со мной, я так и лежал, дожидаясь взрыва, после которого мой рот и глаза оказались засыпаны снегом, а шапку сбило с головы. Я поднял ее и побежал за остальными, которые к тому времени уже успели добежать до укрытия русских. В восьми или десяти шагах от меня из-за дерева вдруг появился русский, который прицелился в меня из винтовки. Я отчетливо слышал лязг затвора, но выстрела не последовало. Тогда он поднял винтовку над головой, чтобы ударить меня прикладом, но опоздал: я бросился на него и воткнул ему в бок штык. Русский покачнулся и упал на бок, а я побежал догонять остальных, которые уже успели миновать укрытие и бежали к лесу. Мы рассыпались и бросились к деревьям в надежде, что там будут наши солдаты. Под яростным огнем ползком и бегом я преодолел примерно полкилометра до опушки леса и укрылся в канаве за ней…

Когда мы снова двинулись вперед, первым оттуда, где проходило русло реки, выскочил Арон Вайна. Но, не успев пробежать и десяти шагов, он упал мертвым. Пуля попала ему в шею. Примерно в десять часов стали прибывать те, кому удалось прорваться, тридцать шесть немецких и девять венгерских солдат. Из них только трое, Йозеф Яс, Бела Хидвеги и я, не получили ни царапины. Остальных шестерых унесли на носилках».

К 16 февраля через линию фронта прорвались 624 человека. Швейцер и трое его солдат были среди 80—100 человек, которым удалось пройти этот путь позже. Пробираясь в сторону Эстергома через низкогорную гряду Пилиш, 15 февраля эта группа оказалась в районе Лайош-Форраш (источник Лайоша). Швейцер вспоминал:

«Один вид жилья притягивал нас как магнит, так как все мы были уставшими и оголодавшими. Но сначала нужно было убедиться, что поблизости не было русских. Очень осторожно мы по двое двинулись вперед. Дом оказался покинутым, все комнаты разграблены, кроме кухни, где в беспорядке была разбросана посуда. Слева в углу был диван, но нигде никакой еды. Все, о чем мы мечтали, был сон… А старый младший унтер-офицер продолжал методично обшаривать дом в поисках чего-нибудь съедобного. Вот он идет обратно и держит в руках нечто бесформенное, то, чему когда-то предстояло стать немецким армейским хлебом. Тесту не меньше семи недель… Мы режем его на ровные куски, и в результате каждый получает полную пригоршню массы, покрытой плесенью, что вполне понятно. Все честно делится поровну…

Солнце стоит уже высоко, когда мои товарищи будят меня. Я подпрыгиваю. Нам нужно немедленно исчезнуть отсюда. Мы ведем себя слишком неосторожно. Внезапно в доме слышатся шаги. Все застыли и уставились туда, где находится дверь. В дом осторожно просовывается чья-то голова. Это гражданский, венгр. Он кажется напуганным еще больше, чем мы сами. Что мы здесь делаем? С ним двое юношей. Один из них говорит по-немецки. Они умоляют нас поскорее уходить. Если придут русские, а они появляются здесь ежедневно, чтобы забрать сено или что-нибудь еще, то хозяева пропали: их накажут за то, что не донесли на нас. Их и так уже обобрали до шнурков ботинок. Мы готовимся уходить и просим чего-нибудь поесть… Уже полчетвертого пополудни, и мы настолько упали духом, что готовы вернуться в дом, пока не вернулись русские. Трое венгров побледнели, когда мы снова появились в дверях. Для своей безопасности они требуют от нас отдать им оружие и боеприпасы, которые мы отдаем при условии, что они все нам вернут завтра на рассвете. Тогда хозяева, по крайней мере, смогут сказать русским, что они взяли нас в плен и разоружили. Мы чистим и едим найденную картошку… Я забылся в глубоком сне. Когда картошка была готова, товарищи попытались меня разбудить, но без особого успеха. Полусонный, я съел две ложки и снова заснул. В шесть утра мы отправляемся дальше. Венгры дали нам в дорогу немного чая и хлеба. Я снова чувствовал себя отдохнувшим».

Четверо солдат продолжали идти дальше. Они миновали туристскую базу в Добого-Кё, на самой высокой точке гор Пилиш (699 м). Поскольку там находился пост советских солдат, беглецам пришлось двигаться по крутому северному склону и по глубокому снегу; при этом отрезок пути в 4 км занял целый день. Наконец рано утром 20 февраля они были у Эстергома:

«Мои ноги так болели, что пришлось снять сапоги. Я не смог проделать это самостоятельно, так же как и не смог потом снова обуть их и встать на ноги. Я сказал, чтобы мои товарищи шли дальше, а я попытаюсь добрести до ближайшего жилья, которое сумею найти поблизости в течение дня. И тогда мне предстоит на своем собственном опыте убедиться, занята ли уже эта территория русскими или еще остается под нашим контролем. Но товарищи решили остаться со мной… На рассвете с вершины холма мы увидели внизу, всего в нескольких сотнях метров, небольшой городок. Если верить карте, это должен был быть Эстергом. Десять дней назад здесь все еще были немцы. На всех четырех точках, то есть на локтях и коленях, я пополз к ближайшим домам. Один из наших пошел вперед и вскоре, вернувшись назад, со счастливой улыбкой доложил, что в первом доме на постое стоят немецкие солдаты. Итак, у нас все получилось».

Для некоторых немецких солдат прорыв из окружения затянулся. Боясь попасть в плен, некоторые из них скрывались в лесах до весны и даже до лета 1945 г. Другие стали вести жизнь подпольщиков в Будапеште, и через несколько недель или даже месяцев им все-таки удавалось покинуть город. Унтерштурмфюрера СС Фрица Фогеля до апреля 1945 г. прятали бойцы университетского штурмового батальона. Затем он покинул свое убежище и, притворившись глухонемым, отправился в свой родной город Вену (который 13 апреля был взят Красной армией. — Ред.). Другого беглеца обнаружили в тот момент, когда он, тщательно выбритый и одетый в модный плащ-дождевик, на немецком языке пытался разузнать дорогу в Будакеси.

В районе Замка оставалось около 5 тысяч солдат, в основном венгров. До некоторых не дошел приказ о прорыве, другие сочли это мероприятие невыполнимым. Несколько тысяч тяжелораненых находились в военных госпиталях, в туннелях, в подвалах Национального банка и в прочих местах. Им тоже не удалось вырваться из кольца. Главный военный врач и персонал разбежались, предоставив пациентов своей собственной судьбе. После неудачной попытки прорыва только один военный врач Хюбнер остался, чтобы заботиться примерно о 2 тысячах раненых, которых бросили в подвалах Королевского дворца: