Аэропорт в Южно-Сахалинске плохонький, маленький. Самолёт разбежался, взлетел. Небо разъяснело. И когда мы набирали высоту, увидел я внизу ниточку берега Татарского пролива, речки, сбегающие к нему, и светлый песчаный мыс, на кончике которого торчит крохотный маячок, а в домике у маячка живёт хмурый бородатый мужик, приятель Игоря Самарина.

Вспоминая руины прибрежных посёлков и пламенные речи вчерашнего гостиничного соседа, вспомнил я также фразу из Чехова («Остров Сахалин», XXII): «Гонит ссыльных из Сахалина также стремление к свободе, присущее человеку и составляющее, при нормальных условиях, одно из его благороднейших свойств». Русское население Сахалина активно уезжает с острова. Конечно, все не уедут. Но всё же беспокойно как-то…

Постскриптум. Через три дня после моего отъезда из Углегорска там случилось землетрясение. Были разрушения и жертвы.

Девять тысяч двести восемьдесят восьмой километр

Известно: Россия – самая большая страна в мире. Но я бы отметил другое: Россия – самая длинная страна в мире. И сквозь эту длинную приарктическую полосу, которую мы именуем Федерацией, Союзом, Империей, тянется тоненькая связующая ниточка: Транссибирская железнодорожная магистраль. Тоже самая длинная в мире.

Во Владивостоке на вокзале стоит столб. На нём цифры: 9288. Это – расстояние до Москвы. Я много раз проезжал часть этого пути: от Москвы до Новосибирска, Красноярска, Иркутска. Теперь, раз уж надобно возвращаться из Владивостока на запад, так сам Бог велел отправиться поездом. Проехать ту, неведомую часть.

Стояло лето 2000 года, август. Билетов в железнодорожных кассах не было по всей стране. Никаких. О том, чтобы достать что-нибудь на поезд до Москвы, не могло быть и речи. По великому Эльвириному знакомству (моя гостеприимная владивостокская хозяйка работала раньше на железной дороге) удалось, как манну небесную, поймать, добыть билет на поезд Владивосток – Новосибирск. И я поехал до Новосибирска. Главное – двинуться в путь; а из Новосиба я уж как-нибудь уеду…

Между прочим, разглядывая билет, я обнаружил одну удивительную вещь. Поезд от Владивостока до Новосибирска идёт четверо с половиной суток. От Москвы до Новосиба – это я хорошо помню – двое с половиной суток. Что же получается? Из Питера, из Москвы кажется: Новосибирск – это где-то там, на востоке, ну, от Владивостока недалеко… А на самом деле он почти вдвое ближе к европейским нашим воротам, чем к дальневосточным. 3333 километра от Москвы до столицы Сибири. И 9288 до берега Японского моря.

В тяжкую приморскую жару, обливаясь потом, приплёлся я с рюкзаком за спиной на владивостокский вокзал. В вагоне было, слава Богу, не душно. Тронулся поезд, подуло ветром в открытые окна. Мы отчалили от того самого верстового столба. Появилось море слева. Японское море. Станцию «Океанская» проехали: тут ботанический сад. Ещё двадцать минут – и море скрылось, отвалившись куда-то в сторону. По обе стороны дороги побежала низкорослая уссурийская тайга, прорезанная дорогами и реками, утыканная городами и посёлками. Артём, Уссурийск, Сибирцево, Спасск, Дальнереченск. Спустился вечер. Я покинул Приморье.

Райские поляны

Владивосток – Бикин – днём; Бикин – Бира – ночь.

Ночью прогремели по мосту через Амур. Колоссально широкая река. Видел я Амур из иллюминатора самолёта: и оттуда если глядеть, он впечатляет своей шириной. Этот мост – самое последнее из дореволюционных сооружений Транссиба. Движение по нему открылось в 1916 году. До этого работал паром.

Амур проехали. Темно, ничего не видно. Огни Хабаровска. Завтра утром появится Приамурье.

Утро. Красоты начинаются между Бирой, Архарой и Белогорском. Горы невысокие, тоннели. Не очень жарко, но солнечно; в открытые окна вагона вливается свежайший, фантастически чудесный запах полей и лугов. Медовый. Упоительный. Дышал бы им, от окна бы не отходил – вечность. Так, наверное, рай пахнет. Огромная кривая железной дороги перед очередным тоннелем; справа – невысокая лесистая гора, которую мы огибаем; распадок, следующая гора. В неё-то вбит тоннель. А слева – бесконечная равнина уходит куда-то, наверно, к самому Амуру, он ведь тут недалеко. Равнина вся покрыта цветущим разнотравьем, перемежающимся купами берёз и редкими берёзовыми перелесками. Вот это разнотравье издаёт райский запах, волнами накатывающий в коридор душного вагона. Цвет всего – золотой, розовый, белый, зелёный. И вдалеке – тёмная каёмка (приамурская тайга?).

Безлюдье. На всём этом пространстве – с утра – нет никого. Ни души. Ни домика. Ни столбика. Ничего человечьего, кроме железнодорожной нитки, сопутствующих ей опор линии электропередач да попадающихся через сколько-то там километров будок обходчиков. От одной станции до другой – пятьдесят, сто километров.

Масштабы транссибовских «приколов» поражают. Проезжаем спуск: дуга так уж дуга: в десяток вёрст. Виды – так уж виды: до края земли. Приходит мысль (глядя и за окно, и на попутчиков): в России всё широко расставлено – города, селения, дома, реки, станции, глаза, ноги, уши, губы…

(Кстати, глядя на попутчиков, ещё одно наблюдение: к востоку от Байкала очень много людей с «фиксами». Чем восточнее, тем больше золотых зубов. «Встречь солнцу»?)

О красоте и пользе

Вот что – очень поучительное – видно на Транссибе. Всё, что построено до революции, – имело, помимо практического, и эстетическое значение. Станционные здания, тоннели, даже водонапорные башни – всё оформлено, всё очерчено, всё со вкусом. Не знаю, что поражает больше: архитектура вокзалов (некоторые, например, Владивосток-Главный или станция Тайга – ничуть не хуже столичных) или же эстетика технических сооружений. Пожалуй, второе. Старые тоннели, например, – даже изнутри они облицованы декоративным камнем. Каждый въезд в тоннель – красив, величествен, как вход в подземное царство. И все – разные. Им можно имена давать. Только что проехали Нору Гиганта; а вот впереди Врата Короля Троллей; а вот – Базальтовый Грот… Тоже и водокачки: одна – в готическом стиле, другая – домик для Гретхен, третья – терем-теремок. И всё – без излишеств, скромно, благородно. Совершенно ясно, что царские инженеры заботились о красоте, а не только о пользе, и при строительстве, и даже при выборе пейзажей. Старались так проложить дорогу, чтобы максимальное разнообразие красивых видов открылось зрению путешественника.

И вот поэтому всё, ими сделанное, получилось крепко, прочно, надёжно. А всё, или 99 %, построенное при советской власти – голо-функционально и совершенно уродливо. И поэтому оно разваливается. Разрушаются железобетонные тумбы и силикатные коробки советских вокзалов, водокачек, пакгаузов. Вот что, оказывается, произошло после семнадцатого года! Перестали делать красиво, разучились. Перестали видеть красоту и наделять красотой. И оказалось, что вроде бы и полезное, и нужное, но не наделённое красотой – неустойчиво, оно стремится развалиться, исчезнуть. Чистая энтропия.

Есть в архитектуре такое понятие: «замковый камень». Это камень в середине свода, на котором, собственно, и держится свод. Вынуть его – свод рухнет. Красота – замковый камень. Собственно, она не нужна. Но только то надёжно и прочно, что красиво.