Разноцветное Забайкалье

Приамурские луга исчезли в дымке вчерашнего дня, и сегодня вокруг – суровые скалистые горы, поросшие редкой и светлой сосново-лиственничной тайгой. Скалы невысокие, каменистые, бурые, обрываются они в ущелье, по дну которого пробегает прозрачнейшая горная река. Мы пересекаем её, катимся над ней то справа, то слева. Вода её сверкает на солнце, вбегает в холодную тень скал и снова на свет выскакивает. Прозрачна и мелка река так, что сверху, с насыпи, из вагонного окна, каждый камушек виден. Всё то, что вокруг – абсолютное, суровое, красивое безлюдье. Настолько оно чисто и художественно, что кажется то ли картиной великого неведомого забайкальского пейзажиста, то ли декорацией эпического фильма (что-нибудь вроде «Угрюм-реки»).

Та река влилась в другую, мощным и уже мутноватым потоком бегущую в противоположном направлении. Да и названия у этих рек подходящие: Чёрный Урюм, Белый Урюм, Куэнга…

После станции Ксеньевской поезд долго идёт вдоль Белого Урюма и по Куэнге скатывается к Шилке. Тайга по сопкам лиственничная, чем ниже – тем больше берёзы. Внизу – луга: розовый иван-чай, белая спирея, багровая кровохлёбка, лиловатый мышиный горошек, жёлтенькая пижма, черноголовка, полынь, бодяк, осот лиловый, завитки кермека. Ромашки, колокольчики, гвоздички. Сныть, лучок, астрочки. Вот какое разнотравье! Это только то, что могу различить из окна идущего поезда. Всё это рождает удивительно душистую гамму запахов. Но вчера (1000–1200 км к востоку) было душистее!

На подъезде к Чернышевску-Забайкальскому ландшафт меняется. Холмистая степь с редколесьем. Лиственница пропала, речек не видно. Степь богатая, цветущая. Из желтоватой зелени злаков вытарчивают фиолетовые шары мордовника; донник машет белыми и жёлтыми метёлками. Полынь, васильки.

Чернышевск проехали – голимая степь. Серо-зелёная трава ровно-ровно покрывает холмы и сопки – до горизонта. Даже кустарник исчез, и попадается только в ложбинках, где пробегают маленькие ручейки. Холмы сглаживаются, выравниваются. Почти равнина. «По диким степям Забайкалья».

Опять меняется всё вокруг. Слева – большая река: Шилка. Справа – снова сопки, сверху уже поросшие таёжной растительностью. Далеко за речной поймой – тоже сопки. Ближе к реке – берёзовые рощицы по склонам холмов и по берегам. На том берегу издали светится церковь, белая, древняя: семнадцатый век. Куб, пятиглавие, рядом колокольня: восьмерик на четверике, перекрыта шатром. Станция Приисковая. А вон и ещё одна церковь, тоже старинная. Шесть тысяч триста пятнадцатый километр. Отсюда близко Нерчинск.

«Шилка и Нерчинск не страшны теперь».

Вагонные бедствия и вагонные радости

Приколы пассажиров (соседи по купе). Одна – спит, и всё спит, и спит, и спит. Другой всё бегает за кипятком: чай пьёт, и пьёт, и пьёт, и пьёт. Куда только в него влезает. А вообще пассажиры приличные: третий день едем – и во всём вагоне ни одного пьяного.

Вагонные бедствия вообще, в порядке их бедственности:

1) Грязный туалет. Это ужасно, особенно на южных дорогах. Главное, потому что не помыться, не освежиться, зубы не почистить. А если рыбу ел или когда жара?

2) Задраенные окна (летом). Замечу мимоходом: в поезде обычно жарко, почти всегда душно и всегда грязно какой-то особенной, липкой поездной грязью. Кондиционер если и есть, ни от чего не спасает.

3) Слишком разговорчивый пассажир (болтливый мужик особенно ужасен).

4) Громкая и однообразная музыка. (Как-то раз ехал я четверо суток под непрерывный текст: «Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй!» И не выключить!)

5) Храпящий пассажир(ка).

6) (Извините за прямоту) вонючий пассажир(ка).

7) Дети и животные. (И те и другие бывают иногда бедствием, иногда радостью; и те и другие попадаются очень разные.)

8) Чрезмерно угощающий пассажир (особенно водкой) тоже может быть бедствием.

9) В плацкартном вагоне специфическое бедствие – пассажир(ка), страшно боящаяся сквозняков, холода, простуды, что её продует, что продует ребёнка… Она заставляет затыкать и задраивать те немногочисленные дыры и щели, через которые в тяжкий воздух плацкартного вагона вливаются свежие струи.

Как видим, большинство бедствий суть те или иные проявления попутчиков. И многие из них (№ 3, 8, отчасти 7) связаны с избыточным и навязчивым общением. Вообще, как это ни странно, в дороге куда больше страдаешь от избытка общения, чем от его недостатка. Поэтому хороший попутчик – это молчаливый попутчик.

Есть ещё категория – «идеальный попутчик». Он:

1) в меру и в нужное время разговорчив;

2) интересен;

3) не воняет, не храпит, немного ест, в меру выпивает;

4) легко принимает чужие правила игры и не навязывает свои;

5) вообще обладает талантом идеального попутчика.

Женщины-попутчицы в среднем лучше, предпочтительнее, чем мужчины. Они не так навязчивы, как иные мужики, и реже страдают недостатками, поименованными в п. 5, 6 и 8 списка бедствий. Женщина чаще всего является хорошим попутчиком (если при ней нет нескольких детей или одного, но общительного).

Но идеальными попутчиками дамы бывают редко. Из второго списка у них часто встречается качество № 4 (если без детей), но почти никогда – качество № 2.

Вагонных радостей немного. В основном они связаны с исчезновением бедствий (открыли окна, вышел храпящий пассажир, заткнулась музыка и т. д.). Кроме того, это:

1) стоянка более десяти минут (можно пойти погулять);

2) вечер, закат, прохлада, спать пора (особенно летом);

3) мелькание километровых столбов, свидетельствующее о неумолимом приближении конца пути.

Труднее всего в поезде сделать следующее: помыть ноги.

Семь тридевятых царств

Проехали горное Забайкалье, проехали и степное, скоро – сердцевина оной страны, город Чита.

Одно из серьёзнейших заблуждений европейского россиянина: он, как правило, думает, что вся Россия, расположенная к востоку от Урала, называется Сибирью. «Какие вы знаете сибирские города?» – «Омск, Томск, Новосибирск, Красноярск, Иркутск… Ну, Чита, Улан-Удэ, Благовещенск… Да, Хабаровск, Норильск, Магадан…» Грубая ошибка! Восточнее Урала в границах России расположено несколько стран, совершенно разных по климату, природе, образу жизни их коренных и пришлых жителей.

Сама Сибирь как таковая – широкий клин земли, от Урала и от казахских степей тянущийся, сужаясь, по закраине мерзлотной тайги до самого Байкала. От Тюмени и Тобольска до Иркутска. Русские крестьяне давно уже стали здесь коренными жителями. Есть и такой особый народ – чалдоны: потомки первых переселенцев с запада (казаков и русских) от смешанных браков с татарками, хакасками, вогулками и тунгусками. Они тоже здесь коренные. А татары, хакасы, вогулы (манси) и тунгусы (эвенки) на своих землях, разбросанных по разным углам Сибири, превратились уже почти что в этнографическую редкость, реликт.