Когда меня изгнали из квартиры в больнице «Бет Абрахам», я снял верхний этаж в доме в Маунт-Верноне у очень милой супружеской пары, но я часто приезжал на машине или мотоцикле в Сити-Айленд или Орчард-Бич. Я выезжал на мотоцикле прямо на пляж и утром перед работой купался. По выходным же я предпринимал долгие заплывы, иногда – вокруг Сити-Айленда, что занимало около шести часов.

Во время одного из таких заплывов, в 1979 году, на оконечности острова я заметил очаровательную беседку; чтобы осмотреть ее, я вылез из воды, а потом пошел вдоль улицы и наткнулся на маленький домик с вывеской «На продажу». Еще не обсохший после купания, я постучал, и мне открыл хозяин – офтальмолог из колледжа Эйнштейна. Он только что завершил стажировку и собирался с семьей уезжать на северо-запад тихоокеанского побережья. Он показал мне дом (я попросил у него полотенце, чтобы не накапать на пол), и я попался. По-прежнему в одних плавках, босиком, я прошел по главной улице Сити-Айленда в офис риелтора и сказал, что хочу купить дом.

Я мечтал о собственном доме – таком, какой я снимал в Каньоне Топанга в годы, когда учился в аспирантуре Калифорнийского университета. И мне хотелось именно дом у воды, чтобы в сандалиях и плавках можно было выйти из дома и отправиться плавать. Поэтому маленький, обшитый досками красный домик на Хортон-стрит, в квартале от моря, был для меня идеальным местом.

Опыта домовладения у меня не было, а потому катастрофа не заставила себя ждать. Когда в свою первую зиму я отправился на неделю в Лондон, то не догадался оставить включенным отопление. В результате трубы замерзли. Когда я вернулся домой и открыл входную дверь, глазам моим открылась ужасная картина. Труба наверху лопнула, отчего весь потолок в гостиной лохмотьями повис над обеденным столом. И сам стол, и кресла были полностью изуродованы, так же как и ковер под ними.

Когда я гостил в Лондоне, отец предложил мне забрать фортепиано – поскольку теперь у меня был собственный дом. Это был прекрасный старый рояль «Бехштейн» производства 1895 года – ровесник отца. Тот играл на нем в течение пятидесяти лет, но теперь, когда ему шел девятый десяток, уже не мог этого делать из-за артрита. Волна ужаса охватила меня при мысли о том, что стало бы с роялем, если бы я купил этот дом годом раньше и инструмент погиб бы вместе со столом и креслами.

Многие из моих соседей на Сити-Айленде были моряками. Дом, стоявший рядом с моим, принадлежал Скипу Лэйну и его жене Дорис. Большую часть жизни Скип ходил капитаном на торговых судах, и в его доме было так много компасов, рулевых колес, нактоузов и корабельных фонарей, что дом сам напоминал корабль. Стены изнутри были увешаны фотографиями кораблей, которыми Скип командовал.

О жизни на море Скип знал бесчисленное множество историй. Уйдя в отставку, он оставил огромные океанские суда ради маленького одноместного швербота «Санфиш»; на нем он часто плавал через залив Истчестер, а иногда без особого труда доплывал и до Манхэттена.

Хотя в Скипе было почти двести пятьдесят фунтов веса, он был удивительно подвижен. Я часто видел, как он чинил что-то на крыше собственного дома (я думаю, ему нравилась высота), а однажды на спор он забрался на тридцатифутовый пилон моста Сити-Айленда, пользуясь только силой мускулов, и принялся балансировать на его ферме.

Скип и Дорис были идеальными соседями – в чужие дела не вмешивались, но, когда нужно, всегда были готовы помочь. Их энергии и жизненной силе можно было позавидовать. На Хортон-стрит было не больше дюжины домов и всего около тридцати душ населения, но если среди нас и был настоящий лидер, способный принимать решение, – таким человеком был именно Скип.

Однажды в начале 1990 года нас предупредили о приближающемся урагане – полиция разъезжала с мегафонами и просила эвакуироваться. Но Скип, которому были известны все капризы морей и причуды ураганов и у которого голосище был помощнее полицейских мегафонов, имел собственное мнение. «Стоп машина! – ревел он. – Ни с места!» В полдень он пригласил нас всех на свое крыльцо, отметить прохождение «глаза» урагана. Как раз перед полуднем, как и предсказывал Скип, ветер стих, небо прояснилось и засияло солнце – безмятежный волшебный покой воцарился в природе. Скип сказал, что иногда «глаз» урагана приносит бабочек и птиц из-за многих тысяч миль, даже из Африки.

Никто на Хортон-стрит никогда не запирал дверей. Мы все присматривали за домами друг друга и нашим маленьким общим пляжем. Он был всего в несколько ярдов шириной, но это был наш пляж, и каждый День труда мы устраивали на этой узкой полоске песка настоящую вечеринку с поросенком, медленно жарящимся на вертеле.

Я часто отправлялся в долгие заплывы по заливу с еще одним соседом, Дэвидом. Я был начисто лишен и осторожности, и здравого смысла; Дэвид же был наделен ими в полной мере и часто уберегал меня от неприятностей. Но однажды я в своем безрассудстве зашел слишком далеко, уплыв к мосту Трогс-Нек, и кораблем едва не был разрезан напополам. Когда я рассказал об этом Дэвиду, он был шокирован и сказал, что, если я хочу «как полный идиот» плавать по корабельным маршрутам, я должен по крайней мере буксировать за собой яркий оранжевый буек – чтобы меня могли увидеть.

В водах возле Сити-Айленда я иногда встречал маленьких медуз. Легкие ожоги, которые оставались на моем теле после прикосновения к ним, я игнорировал, но в середине 1990-х годов у острова появилась гораздо более крупная и опасная медуза – гигантская волосистая цианея, похожая на львиную гриву (именно она была виновна в смерти персонажа последнего из рассказов о Шерлоке Холмсе). Прикасаться к такой было опасно – на коже она оставляла болезненные следы, а проникающий в человека яд доводил кровяное давление и частоту сердцебиения до ужасающих параметров. Однажды десятилетний сын моих соседей был ужален такой медузой; анафилактическая реакция была столь бурной, что лицо и язык ребенка моментально распухли, мальчик начал задыхаться, и только вовремя введенный адреналин спас его от смерти.

Когда нашествие медуз достигло апогея, я стал плавать в костюме аквалангиста, да еще и с маской. Незащищенными у меня оставались только губы, но их я густо мазал вазелином. Но и в этом виде мне не удалось избежать ужаса от встречи с цианеей размером с футбольный мяч, которая оказалась у меня под мышкой. Так для меня закончилась эра беззаботного плавания.

Каждые май и июнь, в полнолуние, на нашем пляже и на всех пляжах Северо-Восточного побережья можно наблюдать чудесную древнюю церемонию: для совершения ежегодного брачного обряда на кромку, разделяющую воду и сушу, из морских глубин выползают мечехвосты – существа, которые нисколько не изменились со времен палеозоя. Наблюдая ритуал, который каждый год происходит уже в течение четырехсот миллионов лет, я получаю живое ощущение реального времени.

Сити-Айленд – отличное место для прогулок, неспешного моциона взад и вперед по Сити-Айленд-авеню или боковым улочкам длиной не больше пары кварталов. Там еще сохранились островерхие крыши, восходящие к дням королевы Виктории, а также несколько небольших верфей, напоминающих о том, что остров в свое время был центром яхтенного спорта. На Сити-Айленд-авеню выстроились в ряд рестораны, где подают морепродукты, – от старинного, элегантного «Туэйт-инн» до открытого ресторана «Джонниз-риф», который специализируется на рыбе с картофельными чипсами. Мой любимый ресторан – тихий и без претензий «Хижина Китобоя» с картинками охоты на китов по стенам и гороховым супом по четвергам. Это, кстати, любимое местечко и Безумной Мэри.