Грэхем приподнял холст, затем, передвинув его ближе к свету, насупился и задумчиво поскреб поверхность картины большим пальцем.

— Забавно, — сказал он. — Детали как будто не вяжутся друг с другом. Сколько людей видело это, Уимзи?

— Полагаю, только я и полицейские. Да, и еще, естественно, прокурор.

— Э… Так вот, что я хочу сказать? Если бы мне заранее не сообщили, кто автор…

— Да?

— Я бы решил, что это моя собственная рука. В композиции чувствуется некоторое смешение стилей. А вот здесь? Вы только взгляните на камни, Уотерз, и на тени под мостом. Тона холоднее, в них больше синего, чем обычно бывало у Кэмпбелла, — Грэхем отодвинул от себя набросок на расстояние вытянутой руки. — Такое впечатление, будто он экспериментировал. Явно ощущается какая-то напряженность Вы не согласны?

Уотерз подошел и взглянул на пейзаж через плечо Грэхема.

— Не знаю… Впрочем, да. Кажется, я понимаю, о чем вы. Смотрится немного неестественно, вот здесь и здесь. Или нет, не совсем так. Немного неуверенно? Тоже не то слово… Неискренне да! Эта особенность никогда не привлекала меня во всех работах Кэмпбелла. Он считался мастером красивых эффектов, но когда подходишь поближе, становится ясно, что они не выдерживают никакой критики. Такова уж была его манера. Бедный Кэмпбелл, ты по-прежнему полон кэмпбеллизмов!

— Точно, — согласился Грэхем. — Одна моя знакомая леди в похожем случае выразилась про «Гамлета» в том духе, что «он полон цитат».

— А вот Честертон[52]как-то сказал, — вставил Уимзи, — что даже люди, имеющие собственный стиль, иногда создают произведения, напоминающие пародии на самих себя. В частности, он приводил в пример отрывок из Суинберна[53]: «От лилий и безжизненности добродетели к восхитительности и розам порока». Видимо, то же самое происходит порой и с художниками, хотя это не более чем предположение.

Грэхем удивленно взглянул на его светлость, открыл рот, но, ничего не сказав, снова его захлопнул.

— Ладно, хватит болтать! — скомандовал Уотерз. — Коль скоро нам предстоит копировать этот ужас, лучше поскорее начать. Отсюда нормально видно? Краски я положу сюда, на стол. И, пожалуйста, не швыряйте их на пол, а то знаю я эту вашу гадкую манеру!

— Даже и не собирался! — возмутился Грэхем. — Я аккуратно складываю их в шляпу, а если ее под рукой нет, тюбики лежат на травке, чтобы все необходимое было рядом. Зато я никогда не бросаю их в сумку вместе с сэндвичами. Уму непостижимо, как вы умудряетесь не наесться красок, а на холст не кладете селедочное масло.

— Я вообще не убираю сэндвичи в сумку, — парировал Уотерз. — Им самое место в кармане. Как правило, в левом. Можете считать меня растяпой, но я всегда знаю, где что найти. А вот Фергюсон прячет тюбики в карманы, поэтому его носовые платки выглядят хуже, чем тряпки для вытирания кистей.

— Это намного лучше, чем ходить в засыпанной крошками одежде, — сказал Грэхем. — Стоит ли упоминать про случай, когда миссис МакЛеод долгое время считала, что испорчена канализация, пока не опознала в источнике зловония вашу старую блузу для рисования. Что это было? Ливерная колбаса?

— Подумаешь… Всего-то раз, по недосмотру. Вы что, хотите, чтобы я, как Гоуэн, носил с собой нечто несуразное, вроде корзинки для пикника пополам с пеналом, и походный чайник в придачу? Так, что ли?

— Гоуэн просто сноб. Помните, как я однажды незаметно вскрыл его коробку и положил в каждое отделение для красок по маленькой рыбке?

— Знатно вы его тогда проучили! — расхохотался Уотерз. — Он потом целую неделю не мог пользоваться коробкой из-за рыбного запаха. И, кажется, даже прервал на какое-то время занятия живописью, как он сам говорил, из-за нарушения привычного порядка вещей.

— Мало того, Гоуэн еще педант и неженка, — подтвердил Грэхем. — Например, я, как автоматическая ручка Уотермана, Работаю при любых условиях, а ему подавай особые. Впрочем, по большому счету, мне плевать. Пусть я чувствую себя рыбой, выброшенной на берег. Пусть мне не нравится ваш мастихин, Не нравится ваша палитра, и просто тошнит от вашего мольберта… Напрасно надеетесь, что нечто в этом роде способно вывести меня из равновесия. Да никогда в жизни! Вы засечете время, Уимзи?

— Да. Готовы? Раз, два, три — начали!

— Вот еще что. Мы хотели спросить у вас, в чем смысл эксперимента. Я имею в виду, должны мы стараться рисовать быстрее или медленнее?

— Я в этом не уверен, — слукавил Уимзи. — Скажу так: чем меньше вы будете бездельничать, тем больше я буду удовлетворен.

— Это не совсем корректный эксперимент, — Уотерз начал смешивать голубую и белую краску в попытке получить нужный тон утреннего неба. — Копировать — вовсе не то же самое, что рисовать самому. Первое получается намного быстрее.

— Медленнее, — не согласился с ним Грэхем.

— Во всяком случае, по-другому.

— К тому же такая муторная техника… — скривился Грэхем. — Я не привык много работать мастихином.

— А мне все равно, — пожал плечами Уотерз. — Я и сам часто использую мастихин.

— Раньше я тоже им пользовался, — сказал Грэхем, — но некоторое время назад бросил. Нужно ли следовать досконально каждому штриху, Уимзи?

— Это существенно замедлит процесс рисования, — заметил Уотерз.

— Чрезмерная дотошность необязательна, — согласился Питер. — Мне бы только хотелось, чтобы вы сделали примерно такой же объем работы.

Какое-то время художники трудились молча, в то время как его светлость беспокойно бродил по студии, беспрестанно хватал и переставлял с места на место всевозможные вещи, фальшиво насвистывая при этом фрагменты из Баха.

За час Грэхем продвинулся немного дальше, чем Уотерз, но, по сравнению с образцом, композиция все еще казалась незавершенной.

Через десять минут Уимзи обосновался за спинами живописцев, чем ужасно их нервировал. Уотерз засуетился, соскреб несколько неловких мазков, снова наложил краску, потом чертыхнулся и прошипел:

— Лучше бы ты отошел.

— Что, нервы не выдерживают? — деланно удивился Питер.

— Что случилось, Уимзи? Мы не укладываемся в срок?

— Не совсем, — ответил лорд, — но близко к тому.

— Лично мне осталось дел на полчаса, не меньше, — оглядел свою работу Грэхем, — но, если вы будете мешать, я, конечно, провожусь дольше.

— Не обращайте на меня внимания! Работайте спокойно. Даже если вы разрушите мои расчеты, ничего страшного. Как-нибудь разберусь.

По прошествии тридцати минут Грэхем, в очередной раз сверив оригинал и копию, облегченно вздохнул: