Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Потому что я часто говорю тебе правду, – лукаво ответил он, – и потому что в твоем положении слишком сладкая ложь может оказаться смертельной. А что, если ты заблуждаешься? Что, если Седрик и Турмод хотят с тобой встретиться лишь затем, чтобы отобрать у тебя оружие и людей, а совсем не для того, чтобы стать твоими союзниками?
Авуаза подняла руку, хотя в глубине души ее мучили те же сомнения; она подняла руку, собираясь ударить Даниэля. Но не успела она коснуться его лица, как Аскульф оттащил ее в сторону. Может, это была его запоздалая месть за то, что она угрожала ему мечом, а может, он просто проявил таким образом свое нетерпение.
Женщина бросила на него удивленный взгляд.
– Сейчас не время терять самообладание. Ты держала себя в руках, когда мы были близки к поражению. Но скоро наступит наш день, и ты тем более должна сохранять спокойствие.
«Наш день, – эхом отдавалось у нее в голове. – Мой день. Его день».
Авуаза повернулась к брату Даниэлю, и теперь торжествующие нотки звучали уже в ее голосе.
– Турмод и Седрик пришли сюда не для того, чтобы грабить. В норманнских деревнях на побережье, на которые они совершили набеги, они не убивали людей, а заставляли их забыть христианскую веру. То же самое они хотят сделать во всей Нормандии. Может быть, им даже Ричарда удастся насильно обратить в веру предков, если он когда-нибудь вырвется из плена короля Людовика и вернется в Нормандию.
– А в чем твоя выгода? – спросил брат Даниэль. – Ричард-язычник не уступит тебе Бретань. Как, впрочем, и Турмод с Седриком.
Авуаза покачала головой:
– Без нас они не справятся. Они не знают местность, а я знаю. У них никого здесь нет, а у меня глубокие корни.
Женщина повернулась к Аскульфу:
– Ты должен найти Матильду. Сейчас это важнее, чем когда-либо.
– После смерти Мауры она не появлялась ни в Фекане, ни в Байе, – пробормотал он. – Наверное, она у Спроты.
– Тогда чего ты ждешь? Исполняй свой долг, а я исполню свой. Я встречусь с Седриком и Турмодом, посвящу их в свои планы и заключу с ними союз.
Аскульф сжал кулаки:
– В этот раз она от меня не уйдет.
В его глазах не было сомнения, только упрямство, и это радовало. Во взгляде брата Даниэля, напротив, по-прежнему читалось недоверие, поэтому Авуаза ушла, не удостоив монаха ни единым словом.
Тем не менее вскоре она встретила человека, омрачившего ее радость. Эрин, которая в последние годы все больше замыкалась в себе, почти не разговаривала с ней и больше всего хотела где-нибудь спрятаться, вдруг подошла к ней.
– Я слышала, что Маура, дочь Кадхи, мертва, – печально сказала она.
Авуаза в ярости кивнула:
– И она это заслужила! Только не говори, что тебе ее жаль.
Эрин отпрянула. В отличие от брата Даниэля, Аскульфа и Деккура, иногда она испытывала страх перед Авуазой. И не скрывала этого. Но, в отличие от брата Даниэля, Аскульфа и Деккура, Эрин могла спорить с Авуазой даже во вред себе.
– Да, мне ее жаль, – решительно заявила она. – Мне всех жаль. Мауру, ее мать…
– Эту предательницу!
– И Матильду мне тоже жаль, – невозмутимо продолжала Эрин, – и тебя, и даже…
– Не смей произносить это имя!
– Ах, Авуаза, – вздохнула Эрин.
Она поняла, что говорить дальше не имеет смысла, и на ее лице застыло выражение бесконечной грусти.
«Я не хочу быть такой, – вдруг подумала Авуаза. – Пусть я буду свирепой, бессильной, растерянной, иногда отчаявшейся, но только не… грустной. Я слишком много грустила раньше».
– Я не могу отступить, – пробормотала она. – Просто не могу.
– Знаю, – произнесла Эрин и погрустнела еще больше.
Стоя на вершине холма, они окидывали взглядом Лан. Днем пригревало солнце, а теперь пронзительный холодный ветер гнал по небу облака. Он ломал слабые лозы в виноградниках, расположенных на холме, и стебли на коричневых лугах, где совсем недавно сошел снег. Крестьяне неустанно трудились в поле, не обращая внимания на небольшую группу путников. Здесь, возле главной дороги, соединяющей Санлис с Кельном, они привыкли встречать незнакомцев и не удивлялись, когда те почтительно замирали, впервые увидев город, который высокие стены превращали в неприступную крепость.
На некоторое время вниманием Матильды завладела эта римская крепостная стена. Потом девушка перевела взгляд на юг и посмотрела на монастырь Девы Марии. Матильда невольно прочитала короткую молитву. В этом монастыре, несомненно, чаще молились за Людовика, чем за маленького Ричарда, но все же было приятно осознавать, что рядом есть люди, далекие от государственных интриг, ведь в поклонении небесному, единственному истинному царю познается ничтожность судеб земных правителей.
Похожее чувство Матильда испытала, когда проезжала Реймс и видела церковь, где короновались франкские монархи. Этот город называли оплотом Франции, caput Franciae. Конечно, таких людей, как Матильда, там ненавидели, а таких, как Людовик и его жена Герберга, напротив, любили, но все же именно здесь постоянно укреплялась вера в то, что все короли подчиняются Господу. В отличие от преходящей власти людей, которую они по своему легкомыслию могут использовать во вред и потерять, Его власть вечна.
Матильда думала не только о молитвах, которые произносили монахини там, в долине, но и о тех, которые, возможно, именно сейчас обращала к небу Спрота. Она никогда не была набожной, но страх за сына полностью ее изменил. Когда Матильда покидала Питр, Спрота впервые в жизни ласково ее обняла.
– Если бы я могла поехать вместо тебя! – воскликнула она. – Как бы я хотела освободить своего сына и поставить на место проклятого короля и его жену!
Матильда высвободилась из ее объятий и указала на округлившийся живот Спроты:
– Это невозможно, а значит, за тебя это сделаю я.
Девушка села на лошадь. Она чувствовала на себе обжигающий взгляд Спроты, даже когда дом Эсперленка остался далеко позади.
Поездка в Лан прошла почти в полном молчании. Бернард и Бото вернулись в Руан, чтобы Людовик не усомнился в их преданности. Герцог Алансона, который усердно трудился над созданием плана, тоже вернулся в свой замок, чтобы в случае неудачи не попасть под подозрение. Осмонд поехал вперед, чтобы подготовить Ричарда, поэтому Матильда отправилась в долгий путь в сопровождении Арвида и двоих норманнских воинов. Путники ночевали на постоялых дворах или под открытым небом и теперь приближались к городским воротам Лана.
Какой бы широкой ни казалась улица, она была так запружена повозками и заполнена людьми, что проехать по ней верхом на лошади не представлялось возможным. Помогая Матильде спешиться, Арвид держал ее руку чуть дольше, чем нужно. Такими маленькими, неприметными жестами он проявлял свою симпатию, хотя после той ночи они больше не оставались наедине и сейчас было неподходящее время для признаний в любви.