Ложась спать, он никогда не раздевался. Потому что обычно приходил домой очень поздно и навеселе. Одетым Парацельс сваливался в постель со своим мечом. Он хвастался, что меч достался ему от палача. Часто ночью Теофраст вставал и буйствовал, рубил мечом пол и стены с такой силой, что я боялся, как бы он ненароком не отрубил мне голову. Долго, долго я мог бы перечислять все, что мне довелось у него пережить.

Он постоянно поддерживал огонь в своем углу, топил печь и варил какую-нибудь щелочь, cвои Олеум сублимати, царский порошок, мышьяковое масло, Крокус мартис[21], чудесный оподельдок, и я не знал, что за каша варилась у него на этот раз…

Иногда он вел себя так, как будто мог что-то предсказать и знал какие-то тайны. Поэтому я боялся его, и мне было нелегко отважиться cделать что-нибудь тайком от него.

Женщинами он не интересовался, и я не думаю, что у него хоть с одной что-нибудь было. От алкоголя он лет до двадцати пяти воздерживался, а потом начал жутко напиваться. Он сидел с крестьянами за столом и мог пить без конца. Потом вставлял себе пальцы в рот, вызывал у себя рвоту и пил снова так, как будто еще не выпил ни капли.

Деньги он разбазаривал без всякой меры, и часто доходило до того, что у него уже не оставалось ни гроша. Я это точно знал. Но на следующий день он показывал мне полный кошелек, и я не понимал, откуда у него взялись эти деньги. Почти каждый месяц он покупал себе новую одежду, а старую мог бы мне отдать, но она была уже такая грязная, что я бы ничего у него не взял, если бы он мне это предложил.

В лечении безнадежных язв он творил истинные чудеса и при этом не предписывал больным какую-нибудь строгую диету. Наоборот, он день и ночь устраивал попойку со своими пациентами и все равно их вылечивал, даже с полными животами, как он любил говорить. Для лечения болезней он использовал свой порошок – Пульвис преципитати, териак или сок Митридата, сок вишни или винограда в виде пилюль. У него был еще его Лауданум – так он называл пилюли цвета мышиного кала. Он применял их только в самых крайних случаях. Этим лекарством Теофраст очень гордился и без всяких сомнений уверял, что может им оживить мертвого. Когда я с ним жил, он не раз это доказал.

Я никогда не видел его молящимся. Иконами и католической церковью он не интересовался. Евангелическое учение его тоже не очень-то интересовало. Он грозился, что поставит на место и Лютера, и папу – так же как Галена и Гиппократа. И что их следовало бы сначала направить в школу поучиться, что все, кто толкует Священное Писание, до сути не дошли. И еще он болтал много лишнего, о чем я сейчас не хочу вспоминать».

Перед смертью Опорин раскаивался в том, что изобразил учителя в таком неприглядном виде. Но это был единственный сохранившийся рассказ о Парацельсе человека, который знал его близко. Cлова Опорина широко разошлись и послужили основой для посмертных оскорбительных оценок в адрес доктора.

Отзыв этого ученика характеризует не только Парацельса, но и его самого. Опорин старается быть объективным, хотя Парацельс ему неприятен. Почему же он работал с ним так долго? Что его к этому побуждало – чувство долга, необходимость заработка, чье-то поручение или просто боязнь уйти без разрешения от всемогущего мага, который способен его заколдовать? Последнее наиболее вероятно.

Опорин признает, что его учитель был выдающимся целителем, но осуждает его за пьянство, расточительность и хвастовство. Однако Парацельс диктовал свои книги без запинки, не пользуясь никакими записями, то есть если не трезвым, то лишь слегка навеселе. Он любил работать над сочинениями ночью: в это время он был свободен от других дел.

Cудя по отзыву, Опорин не был благодарным учеником. Парацельс знал это и воевал за душу Иоганна. Проиграл ли он в этой борьбе? Через два года после смерти Парацельса к Опорину обратился врач Андреас Везалий (1514–1564) с просьбой напечатать его анатомический атлас. Получив в Италии разрешение открыто производить вскрытие трупов, он основательно изучил анатомию и исправил больше 200 ошибок в руководстве Галена. Везалий не бросал книги Галена в костер, но фактически сжег старую анатомию и проложил дорогу к развитию хирургии. Это был важнейший вклад в новую медицину, начало которой положил Парацельс, ее торжество. Время было непростое – за это Везалий был изгнан из университета Падуи в Палестину замаливать грехи перед Богом. В пути он трагически погиб.

В выборе издателя Везалий не ошибся. Опорин не побоялся издать книгу, перевернувшую классическую медицину, и благодаря этому вошел в историю. Иоганн все-таки продолжил дело своего учителя. Этот пример любопытен: если учитель – мастер своего дела, то ученики многое от него наследуют, иногда даже против своей воли.

* * *

А как сложилась судьба другого ученика и базельского студента Парацельса – Ульриха Гайгера? Он познакомился с Лютером и получил звание бакалавра в Виттенбергском университете. Из университета в Базеле Гайгер ушел из-за того, что ученики Парацельса не могли получить там докторскую степень. Ульрих происходил из небогатой семьи, которая не могла оплатить его учебу, но был умен, предприимчив и родился под счастливой звездой. Еще будучи студентом, он добирался из Страсбурга в Монпелье отчасти водным путем, по реке Рона. В то время это было предпочтительнее, чем по суше: на реках не было ухабов и вязкой грязи, а скорость движения была почти такой же. Но поднялась буря, и судно в пути потерпело крушение. Шестеро спутников Ульриха и пять лошадей утонули, все его вещи пропали, а сам Ульрих чудом остался жив.

Из Базеля Гайгер перебрался в Золотурн, главный город одноименного кантона Швейцарии, и благодаря обучению у Парацельса получил работу врача, хотя еще не имел диплома. Там он проявил себя способным и толковым работником. Городской совет назначил ему стипендию и направил доучиваться в Париж.

Ульрих был убежденным протестантом. Такие студенты во Франции могли учиться вместе с католиками, но за пределами университета обстановка для них была опасной. Один из приятелей Ульриха, протестант из Швейцарии, чуть не попал на костер. Этот будущий врач работал в аптеке в Монпелье. Там казнили протестанта на костре, но шел дождь и солома не разгоралась. Несколько мужчин прибежали к нему в аптеку за скипидаром.