рубрика «Маленький фельетон», Париж, 5 сентября 1930, № 1930, с. 3.

Седьмой день

Что может быть для беженца приятнее воскресного отдыха?

Шесть дней непрерывной работы. Шесть дней раннего вставания, стремительного бега на службу, возвращения домой к позднему вечеру в изнеможенном, выжатом состоянии…

И вот, наконец, воскресенье. Чудесный день, когда исключительно сам от себя зависишь, когда ты сам себе и слуга, и хозяин, и бог, и червь, и раб, и царь.

Наблюдаю я, например, воскресное препровождение времени наших русских дам и умиляюсь. Как оживленно, как беззаветно отдаются они заслуженной радости седьмого дня, завещанной еще на Синае! Лишь только в счастливое воскресное утро забрезжит свет и в небе загорится серая парижская зорька, они уже на ногах, уже со щеткой в руках, с пыльной тряпкой, с суконкой для натирания пола.

Глаза блестят, на лице блаженная улыбка, во всей фигуре достижение долгожданной свободы. С грохотом начинают сдвигаться с места кровати, пляшут по квартире столы, диваны, стулья.

– Миша, убери ноги!

– Коля, встань с кровати сию минуту!

Часа два продолжается бурное наслаждение утренним отдыхом. Затем – краткий перерыв за чашкой кофе… И наступает новая фаза дольче фарниенте[231]: базар.

Независимым торопливым движением руки сдирается со стены клеенчатая сумка, быстро натягивается на плечи пальто, водружается на голову шляпка, и веселый стук каблучков по деревянной лестнице возвещает, что Мария Ивановна идет дышать чистым воздухом.

– Маня! Не забудь селедки! – слышится сверху.

– Мамочка! Шоколаду тоже! – раздается детский писк.

Кто не видел то воскресеньям на базаре отдыхающих русских женщин? Живой энергичной походкой движутся они от одного прилавка к другому, что-то рассматривают, что-то обнюхивают, что-то пробуют, перебирают пальцами. Все движения показывают, что они сегодня полноправные существа, свободно распоряжающиеся своим досугом, беспрепятственно проявляющие свои вкусы и прихоти. В то время, как местные жительницы бродят по базару понуро, пугливо, чувствуя себя рабынями тяжелых социальных условий, наши дамы ходят уверенно, бодро, с видом исключительных баловней суровой судьбы.

Да и как же иначе, если сегодня воскресенье?

Затем, по возвращении домой, новое развлечение, длящееся несколько свободных часов: приготовление обеда на сегодня, на завтра, на послезавтра. И кое-какая мелкая стирка. Как-то незаметно заполняясь впечатлениями, бегут минуты среди дымящихся сковородок, звенящих кастрюль, шипящего масла. Сколько разнообразия, содержания, сколько ощущений, неизвестных в служебные будние дни!

Готов обед, вымыто белье, семья садится за стол, и в передней звонок: Иван Иванович пришел в гости.

– Опять котлеты? – строго говорит он. – Ведь в прошлый же раз были котлеты!

– Извините, Иван Иванович… Так вышло.

– Нехорошо, нехорошо. А вино где?

После обеда единственное скучное для воскресенья занятие: мытье посуды. В то время, как уборка, базар и обед представляют значительный интерес, грязная посуда всегда отвратительна. А тут еще Иван Иванович следует по пятам за хозяйкой, продолжает на кухне неоконченный за столом разговор.

– Нет, вы мне, все-таки, скажите: почему Вера Степановна перестала бывать у вас? Поссорились, может быть?

Но вот кастрюли, сковородки и тарелки вычищены, вымыты. Начинается самое приятное время для отдыха: вечер.

Мария Ивановна блаженно сидит у стола в кресле, штопает Мише носки. Или починяет мужу рубашку. Или зашивает прореху в своем выходном платье. Или вяжет свитер. Или пришивает пуговицы. Или поднимает на чулках петли. Или подрубает платки. Или делает на комбинезоне мережку…

А в передней, между тем, звонки. Слышны голоса. И, кроме Ивана Ивановича, который сидит с четырех часов, по порядку являются:

Котиковы. Муж с женой.

Кротиковы. Отец с дочерью.

Барсовы. Мать с сыном.

И одинокие: Степан Николаевич, Матвей Андреевич, Владимир Петрович, Надежда Федоровна.

Расходятся, разумеется, поздно. Не раньше двенадцати. На столе после гостей груда чашек и блюдец. Окурки в сахарнице, окурки в чайнице. Масло осыпано пеплом.

А от утреннего натирания пола ни следа. Серые пятна, отпечатки каблуков, подошв…

– Как быстро промелькнул праздник! – ложась спать, со вздохом говорит Мария Ивановна.

И перед ее мысленным взором грозно встают шесть изнуряющих томительных трудовых дней.

Целых шесть дней до нового приятного отдыха!

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 25 ноября 1930, № 2002, с. 3.

Обыкновенная история

Начинается это обыкновенно так:

Недели за три до Пасхи, за вечерним чаем, Вера Степановна как бы невзначай небрежно спрашивает, вдруг, Николая Ивановича:

– А, между прочим, Коленька… Будем мы устраивать в этом году пасхальный стол?

– Никакого пасхального стола!

– Значит, не делать куличей?

– Никаких!

– И сырной Пасхи?

– И сырной Пасхи.

– Конечно, я понимаю тебя, Коленька, – задумчиво говорит Вера Степановна. – Заработок твой уменьшился, работы у меня нет. Истратить на стол хотя бы сто франков для нас почти катастрофа. Однако, неудобно, если гости придут, а на столе ничего нет.

– Гости?

Николай Иванович грозно приподнимается в кресле, глаза загораются.

– Гости? – восклицает с негодованием он. – А не угодно ли гостям налево кругом марш? Небось, когда я делаю доклад о советских финансах, ни один черт не придет поинтересоваться, что я читаю. А когда мы на свои деньги устраиваем пасхальный стол, тогда всем интересно? Нет-с, извините-с. Довольно валять дурака. Какое внимание ко мне, такое внимание и к ним. Петр Сергеевич уже на масленую спрашивал, будет ли у нас окорок. Так вот, покажу я ему окорок. Две старые подошвы возьму, посреди ломтик ветчины положу, пусть пожует, если хочет!

Проходит неделя. За вечерним чаем Вера Степановна как бы невзначай, опять небрежно спрашивает, вдруг:

– А кстати, Коленька. До праздника всего две недели. Неужели мы сами так-таки и останемся без кулича и без пасхи?

– А почему оставаться? Для себя, разумеется, делай. Один куличик, чтоб было чем разговеться. Одну пасочку, четыре яичка, два красных, два синих. Не отказываться же из-за гостей от наших православных обычаев!

Через неделю Вера Степановна начинает приносить в квартиру кое-какие продукты. Мешочки с мукой. Мешочки с сахаром. Корзины с яйцами. Пакетики с маслом.

– Коленька, ты в четверг днем свободен? – за вечерним чаем как бы невзначай, спрашивает, вдруг, Вера Степановна.

– Могу на час, на два освободиться. А что?

– Нужно тесто помесить. Небольшой куличик делаю.

В четверг Николай Иванович идет на кухню помогать Вере Степановне. Заглянув в ведро, где лежит готовая для работы опара, он удовлетворительно крякает, засучивает рукава.

– Вот это хорошо, как раз в меру, – говорит он. – И тебе немного работы, и мне, не говоря о затратах. Ну, начинать, что ли?

– Погоди, я налью гоголь-моголь.

– Наливай.

Пять минут спустя Николай Иванович осторожно снимает пиджак, завернув пальцы платком, чтобы липким тестом не запачкать рукавов.

– Ишь, как увеличилось. Порядочный куличик, наверно, получится. Ну, клади еще, Верочка, что у тебя есть.

– Сахару прибавил, по-моему.

– Валяй, сахару.

– А теперь муки.

– Давай и муки. Хлоп, хлоп. Нужно бить посильнее. Что это: изюм? Сыпь побольше. Я люблю, когда много изюма. Хлоп, хлоп. И послаще чтоб было. Подсыпать сахару снова? А гоголь-моголь остался еще? Давай, чтобы не даром месить. Все равно, лучше даже, если не один кулич выйдет, а два. Ох, погоди. Стяни-ка с меня