Гвоздь выставки – ангкорский храм, действительно, прекрасен. Отличны так же Марокко, Алжир. Чудесны панорамы Марракеша, Феса…

Однако, чтобы подняться на ангкорский храм сразу же после посещения островов Тихого океана, нужно иметь запас энергии по крайней мере Васко да Гамы или Магеллана.

И, главное, лезешь наверх, лезешь… По бокам лестницы мрачные предупреждения: «данже де мор[235]». Боковые сооружения лестницы – бутафорские, если станешь, провалишься.

А когда влезешь наверх и войдешь – нет внутри никакого величия. Все разбито на множество красивых узких галерей. И, главное, ни кофе не дают, ни рома.

Марокко в этом отношении проще. Уютная улица, по бокам лавчонки, мастерские туземцев. Сидишь на скамье возле бассейна, куришь… И наблюдаешь восточную жизнь.

Вот продавец ковров стоит у входа, ждет покупателей. Народу тьма, покупателей нет.

– Алла, Алла! – вздыхает торговец.

Медник вывесил у входа ажурные изделия из металла, сам сидит внутри, грохочет молотом по медному листу, чтобы как-нибудь привлечь внимание.

Однако молоток ли у него слишком мал, или медь недостаточна звонкая, но внимания не обращает никто.

– А, шайтан! – бросая в сторону лист, произносит с сердцем медник.

Вообще, как видно, денег у публики нет. Одеты все скромно, на ногах у многих дам парусиновые «эспадрий»[236]. А если кто-нибудь из посетителей выставки решается что-либо истратить, то разве только на еду, когда проголодается зверски.

Сначала долго ходит вокруг ресторана, вдыхает запахи, заглядывает в тарелки к завтракающим… И, наконец, склоняясь к ним за ограду, тихо спрашивает:

– А сколько стоят ваши сосиски, мсье?

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 6 июля 1931, № 2225, с. 2.

После утомительного дневного блуждания по колониям, отправились всей компанией смотреть светящийся фонтан на озере Домениль.

Согласно сведениям путеводителя, фонтан поднимается до 50 метров высоты, выбрасывает 1800 кубических метров в час и поглощает в этот же промежуток времени 275 киловатт.

В ожидании наступления темноты, садимся в последние ряды стульев, расставленных специально на берегу для созерцания фонтана, и от нечего делать начинаем делиться впечатлениями.

– Хорошие самоцветные камни на Мадагаскаре, – мечтательно говорит Петр Лукич. – На что туземцы-мальгаши привыкли к ним, а и то я слышал, как один из них, постояв перед витриной, с удивлением сказал: «О-лала! Чего только в Париже нет!»

– А в Марокко, господа, видели стройного араба с правой стороны у входа? – оживленно спрашивает нас Ирина Николаевна. – Даю голову на отсеченье, что это Пономаренко.

– Пономаренко? Ну, вы всегда что-нибудь такое скажете, Ирина Николаевна.

– Да нет. Уверяю. Как подошла, сразу узнала. Он давно хлопотал, чтобы пристроиться. И хитрый какой! Спрашиваю его тихо, чтобы не подводить: «Никанор Иванович, вы?» А он бормочет, будто ничего не понимает: «кельнет иванем, ханум».

– Нет, этого не может быть, – решительно замечает Анна Григорьевна. – Я вот уже с апреля нажимаю все педали, чтобы сделаться камбоджийской танцовщицей, и ничего не добилась. А вы говорите: Пономаренко.

Сумерки постепенно сгустились. С запада потянул легкий ветер. На берегу зажглись огни. Эффектно освещен огромный ресторан справа от нас, расположенный возле берега в непосредственной близости к фонтану. Гирлянды цветов, вазы, цветные зонтики, белоснежные скатерти.

– О-о! – восторженно загудела публика, заполнившая вокруг нас все ряды стульев. – Са комманс![237]

В самом деле. У основания гигантской колонны заклокотала, брызнула вода. Поднялась выше. Из бесчисленных ковшей, расположенных один над другим, вырвались в обе стороны мощные струи, образуя ветви фантастической пальмы. Минута, две, три, и от поверхности озера до далекой вершины всюду каскады, потоки, ручьи, дым воды… И свет сотен прожекторов, превращающих холодную массу в грозный пожар.

Кругом аплодисменты французов. Вздохи восторга… Даже Анна Григорьевна – и та довольна. Поворачивается во мне, говорит снисходительно:

– У нас в Костроме, помню, в 1913-ом году тоже…

Но я не слушаю. Меня занимает нечто другое. Ветерок, дувший до сих пор достаточно нежно, вдруг, окреп, посвежел. Вот, один резкий порыв. Другой. Симметричные ветви фонтана беспомощно дрогнули, сбились на сторону, ручейки перепутались, каскады потеряли прежнюю форму…

И неумолимо, грозно, все 1800 кубических метров при мощности в 275 киловатт – беспорядочной массой ринулись на ресторан.

– Эй! Ой! Ай! – послышались со стороны столиков душераздирающие крики. Дамы в модных туалетах, мужчины в смокингах, лакеи – все бросились с веранды внутрь помещения. На наших стульях в ответ зазвучал веселый смех, раздался раскатистый хохот. На фонтан уже никто не смотрел, все с наслаждением смотрели туда…

– Вот, тебе и порция в сто франков! – потирая руки, радостно говорил некто в кепке.

– Купальный сезон у буржуазии в разгаре, – хитро подмигивая кепке, поддакивало порыжевшее канотье.

Однако, что за чертовщина? Мы все так хорошо себя чувствуем, зрелище так занимательно… И в то же время я замечаю с тревогой, что наше благоденствие тоже непрочно.

– Ирина Николаевна, ветерок, как будто, меняется, – тревожно шепчу я соседке.

– Да, что вы?

– Бежать, конечно, неловко… Но если, знаете, небрежно посмотреть на часы, да сделать вид, что пора домой…

Неумолимая судьба, увы, не дает возможности произвести эвакуацию в полном порядке. Смех на наших стульях неожиданно стих. Кое-кто, в особенности, родители с детками, испуганно приподнялись. Кепка с рыжим канотье – юркнули в проход.

И в передних рядах раздался громкий тревожный голос:

– Сов ки пе![238]

Не знаю, сколько кубических метров и сколько киловатт пришлось на долю всей нашей компании. Мне лично досталось, должно быть, метра полтора, если не два.

Но, вот теперь, вспоминаю я нашу прогулку по выставке, проверяю свои впечатления и нахожу, что в нынешнее время развлечения стали удивительно дешевы.

Всего только три франка, а взамен их – Того, Камерун, Таити, Мадагаскар, Ангкора…

И бесплатная ванна в придачу.

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 7 июля 1931, № 2226, с. 3.

Борьба со стихией

Вполне понятно это желание: вырваться на месяц из Парижа, забраться куда-нибудь в глушь, в деревню, променять звуки радио на лепет ручейка, грохот автобусов на прибой океана, утренние упражнения соседа-тенора на мелодичный крик петуха…

Все это прекрасно, чудесно. Но какой риск зато!

Весь год сколачивает эмигрант несчастную сумму в тысячу франков. Сколачивает, скребет, собирает. Сколотит, наскребет, соберет. Вырвется…

И целый месяц сидит на ферме у окна, подперев щеку кулачком, грустно глядя на дождь.

Петухи кричат, поросята визжат, со двора тянет дымом, в потолке течь, океан плотно прикрыт от любопытных глаз дождевой пеленой. А солнце, если покажется, то только на двадцать восьмые сутки или на двадцать девятые.

Как раз в тот именно день, когда с хозяином фермы произведен полный расчет, и чемоданы уложены для обратной поездки, тучи внезапно разрываются, небо обнаруживает лазурь, океан – синеву, а горячее солнце начинает весело играть в алмазных каплях умывшейся лесной листвы.

Современная бездушная европейская наука утверждает, будто природе нет никакого дела до человека, что человек сам по себе, солнце само по себе, и что если кто должен кем интересоваться,