и немецких бандитов – потому что в наших глазах они были бандитами, почти все немцы, которых мы встречали во время войны – но были и исключения. Мы вспоминаем Итци – единственного немца-полицейского, не поддавшегося общему психозу и не убившего и даже не ударившего ни одного человека, мы вспоминаем Люта, который не опускался до того, чтобы с нами разговаривать, но при этом сделал нашу жизнь более или менее терпимой. Мало того, он, по-видимому, спас жизнь многим из нас, и что уж точно, спас двадцать мальчиков-сирот, которых после войны забрали в Англию.

Итци доказал, что даже обычный полицейский мог себе позволить не свирепствовать, как другие, и не быть наказанным за это, а Лют…

Что ж, Лют доказал, что даже среди высокопоставленных немецких чиновников были сильные и мужественные люди с обычными человеческими чувствами. И я сейчас думаю: нельзя стричь целую нацию под одну гребенку, нельзя осуждать весь народ, как это сделали с нами немцы. Нельзя даже осуждать всех членов ненавидимой нами нацистской партии.

Каждый человек заслуживает того, чтобы к нему отнеслись, как к отдельной личности. И мне до сих пор хочется верить, верить и надеяться, что не каждый из пожилых немцев, которых мы сейчас то и дело встречаем – один из тех, кто принимал участие в массовом истреблении евреев в Европе.

Еще во время войны мы слышали о судетском немце, который спасал евреев в Плашове. О Шиндлере. Но Шиндлер был для нас неправдоподобной легендой, а директора Люта мы видели своими глазами.

Есть две версии того, как сложилась судьба капитана Дегенхардта.

Согласно одной из них, пророчество Бернарда Курлянда сбылось быстрее, чем он предсказал. После последней Акции по уничтожению ченстоховских евреев начальство посчитало, что Дегенхардт блестяще справился с возложенной на него миссией. Это способствовало тому, что его направили в Грецию, в Салоники, с аналогичным, но на практике оказавшимся куда более сложным, чем убивать беззащитных, запертых в гетто евреев, заданием. БЕО через свои контакты удалось сообщить греческим партизанам в горах под Салониками о деятельности Дегенхардта в Ченстохове. В Греции даже капитан Дегенхардт понял, что задача его гораздо сложнее: не так просто запугать людей, не лишенных права свободно передвигаться, или уничтожить партизан, пользующихся народной поддержкой и военной помощью союзников и Советского Союза – с моря и с воздуха. Капитан полиции Дегенхардт был убит партизанами вскоре после его прибытия в Грецию – слухи об этом ходили в нашем лагере.

Я убежденный противник смертной казни в любой форме, человек не имеет права отнимать жизнь у другого человека. И прекрасно понимаю, что это непоследовательно и прошу простить меня, но я все равно рад тому, что произошло с Дегенхардтом – справедливость, скажем так, восторжествовала… или это только я так считаю – справедливость восторжествовала.

И это еще раз доказывает, что провозглашать абстрактные принципы нетрудно, но держаться их, особенно когда дело касается тебя самого, довольно сложно.

По другой версии в Греции убили оберлейтенанта Юбершеера. Дегенхардт, согласно второму варианту, разыгрывал сумасшедшего по указаниям какого-то профессора-психиатра, и от него же получил заключение, что он невменяем, и по этой причине не может поэтому предстать перед судом за свои преступления. Его поместили под наблюдение в закрытое учреждение, где он и умер через много лет. Его друг, психиатр, впоследствии был разоблачен как ярый нацист, военный преступник, занимавшийся экспериментами на людях в немецких концлагерях. Его судили и приговорили, но суд над Дегенхардтом не возобновлялся.

Последний год войны

Через четыре дня после гибели Бернарда Курлянда и через месяц после нашего прибытия в Хасаг-Пельцери мне исполняется восемнадцать лет. Мне очень одиноко, я тоскую по Саре и Пинкусу и беспокоюсь о них. Мы не имеем никакой связи, остается только верить и надеяться, что они по-прежнему в мастерской фрау Мосевич.

Мне очень трудно вставать каждое утро в начале шестого, хочется хотя бы еще минуточку полежать под одеялом, я частенько засыпаю снова и не успеваю перед перекличкой выстоять длинную очередь к умывальнику. Довольно унизительно, когда мои соседи по нарам ядовито замечают, что, конечно, иной раз можно и пропустить утреннее умывание, но не стоит это делать каждый день. Игнаш Катц подтверждает – «по запаху ясно, что ты не мылся». Эта оскорбительная критика тем не менее возымела действие – каждое утро я заставляю себя подняться самое позднее за час до переклички и стою одним из первых в очереди к умывальнику. Небольшое удовольствие – умываться ледяной водой в предрассветном холоде и полутьме, с куском выданного нам коричневого, почти не пенящегося мыла, а потом вытираться тонкой тряпкой, еще не просохшей со вчерашнего дня. Но я чувствую себя лучше, я даже немного горжусь, что у меня такая сильная воля, что я могу преодолеть себя – и в дальнейшем стараюсь тщательно мыться каждое утро.

Идет вторая неделя ночной смены. Вначале мне было трудно привыкнуть работать по ночам и спать днем, но преимущество ночной смены заключается в том, что пока еще не стемнело, у меня есть пара свободных часов. В пять часов я сижу на деревянном ящике у входа в барак, греюсь в косых лучах солнца и, по-видимому, выгляжу довольно жалко.

В самом начале я приметил Хеленку Майтлис – перед войной она жила в том же доме на Соборной улице, где Бела и Игнаш Энцель. Она получила образование медсестры и работает в лагерном медпункте. Хеленка – темноволосая, красивая и образованная женщина лет тридцати, все еще полненькая, несмотря на полуголодное существование в лагере. Она очень привлекательна: светлая кожа и совершенно черные волосы. Хеленка всегда носит черную, уже довольно потрепанную сестринскую форму, но сейчас, когда я замечаю ее, на ней нет обычной белой косынки. Она стоит неподалеку и смотрит на меня, потом медленно подходит и спрашивает, помню ли я ее и может ли она присесть рядом.

Я приятно удивлен, освобождаю ей место. Она садится рядом со мной, приветливо ерошит мне волосы и обнимает за плечи. Какой-то момент мы просто сидим на ящике, потом она спрашивает: «Тебе одиноко, Юрек? – она называет меня уменьшительным именем, так звали меня родители, родственники и друзья, но ни один человек в лагере так меня не называл, – скучаешь по родителям?» И она добавляет своим глубоким спокойным голосом: «Что ж, это естественно. Могу ли я тебе чем-нибудь помочь?»

Я очень признателен и взволнован: такая женщина, как Хеленка Майтлис, заинтересовалась мной! Я вспоминаю, что произошло между мной и Рози… мне немножко стыдно, потому что Хеленка вновь пробудила мои совершенно