Она проснулась как будто от толчка изнутри и резко села. Она точно знала, что сейчас полдень. Внутри что-то торкало, и она знала, что это.

– Чунечка, нам с папой надо домой. Мы тебе уже надоели, тебя ребята заждались, девочки.

– Мам, приедешь в среду?!

– Приеду, обязательно.

Сына побежал к приятелям, а Лена с Николаем сели в пропеченные солнцем «жигули» и понеслись по Пятницкому шоссе.

– Ален, ты что так гонишь?

– Коль, как только увидишь телефон-автомат, скажи…

Она с трудом запихнула гривенник в прорезь, набрала номер. Мать ответила со второго звонка…

– Мам…

– Все кончено, – Алка в точности повторила слова Соломона, когда тот, тоже в ответ на Гулин звонок из телефона-автомата, сказал, что умерла бабушка.

Виктор Степанович Котов умер в воскресенье, ровно в полдень. Он не мог умереть в другой день и в другой час. Это было ясно, еще когда родилась его дочь, которой он оставил все: гены, характер и семью.

В понедельник Лену утешал Лужков, распорядившийся выделить место на Троекуровском кладбище: «Отец у тебя, Лен, герой войны, полковник…» Вечером, придя домой, в свою панельную трешку на Варшавском шоссе, Лена села на пол и закричала, завыла по-звериному, в полный голос…

Хоронили отца с почестями, разве что удалось отговорить руководство части от оркестра, но подушки с орденами и медалями за гробом печально несли. Кто и какие произносил речи, Лена не помнила. Когда глаза собравшихся повернулись к ней, она смогла лишь произнести: «Папа, прости меня… Ты был необыкновенным отцом… И я, и твой Мася… мы всегда будем тебя любить».

К концу недели Лена увезла в «Отрадное» на две недели всю семью. Мама с Чунькой будут там жить, они с Колей – приезжать по вечерам и на выходные. В ночь на воскресенье – ровно через неделю после ухода отца – она проснулась около пяти, опять что-то торкнуло. Вышла на улицу, постояла. Глаза слипались. Забралась в машину, свернулась калачиком и заплакала. Стала проваливаться в дремоту, и снова торкнуло, стало не хватать воздуха.

Лена выбралась из машины, посмотрела на небо, где уже взошло июльское солнце.

– Папа, я была за тобой как за каменной стеной, – ей нужно было сказать это вслух, громко, чтобы отец услышал. – Теперь я совсем одна, ты их оставил на меня, и я теперь в ответе за них.

Ровно через три недели после смерти отца Лена рано утром в понедельник лежала в ванне. Вошел Николай:

– Ален, военный переворот…

– Переворот?

– Объявили, что Горбачев в Форосе отрекся от президентства. Власть перешла к какому-то чрезвычайному комитету. Во главе недоумок Янаев из профсоюзов, а еще Крючков из КГБ, Пуго, министр обороны Язов и еще какой-то гамак уродов.

– Что? – Алена выскочила из ванны, набросив полотенце, метнулась к телевизору.

Ее водитель, татарин Саша, приехал вовремя, они мчались по пустому Варшавскому шоссе, а у Лены в голове был полный сумбур… «Все вернулось… Ясно, они не сдадутся. Для начала всех пересажают, границу, конечно, закроют. Мы с Чунькой больше никогда не будем гулять по Central Park. Странно было надеяться на что-либо иное».

В Москомимуществе, конечно, никто не работал, все слонялись по комнатам, Ленина «гвардия» сбилась у нее в кабинете. В телевизоре, кроме периодических повторов «Заявления советского руководства», крутили лишь привычное «Лебединое озеро». Задребезжала кремлевская вертушка: в десять Лужков собирает заседание московского правительства.

Черная «Волга» спускалась вниз от площади Дзержинского по проспекту Маркса, чтобы свернуть на улицу Горького. Центр города был полон военной техники. Красный дом – Моссовет – оцеплен. Машина остановилась у кованых ворот: внутрь двора, куда обычно заезжали машины членов правительства, машину не пропустили.

– Саша, возьмите кольцо, отдайте Люсе, пожалуйста. Это бабушкино, с бриллиантами. Езжайте назад на Кузнецкий и ждите моего звонка, не болтайтесь тут. Если я не буду звонить, выполняйте указания моего зама, Юрия Федоровича.

– Не волнуйтесь, Елена Викторовна, все сделаю. Приеду за вами к обеду или сразу после.

– Я не волнуюсь, Саша, вы просто точно исполняйте, что я вам говорю, без суеты, ее сегодня и так много.

Елена вошла в зал заседания правительства. Чиновники рассаживались по местам. «Ну что, Елена Викторовна, страшно? Кончилось ваша дерьмократия…» – вполголоса сказал, проходя мимо нее, бывший секретарь Севастопольского райкома партии Брячихин, проигравший в свое время выборы в депутаты Верховного Совета СССР именно Олегу Тимофеевичу Богомолову, и с тех пор ненавидевший Котову. А Лужков сделал этого упыря префектом, почему? Потому что крепкий хозяйственник… «Сучье племя…» – подумала Лена.

В зал бодрым шагом вошел Юрий Михайлович. «Кучка самозванцев пытается захватить власть в стране. Этот номер у них не пройдет…»

На всю жизнь Лена запомнила, какую благодарность она испытала в тот момент к Лужкову. Какая она дура, глупая баба! Сложила лапки и решила, что все кончилось. Два слова Лужкова, и все стало на свои места! Никто не собирается сдаваться, они будут бороться и победят. Лужков раздавал поручения: свозить в центр бетономешалки и грузовики с цементными плитами, ставить заграждения из троллейбусов… Попова в Москве не было: застрял в Киргизии у тамошнего президента.

Двери в кабинете Лужкова были распахнуты настежь, все входили и выходили, когда хотели. Лена и ее тогдашний лучший друг в Моссовете, Олег Орлов, вошли, когда Лужков звонил председателю Гостелерадио Леониду Кравченко. Тот был союзным министром, а Лужков – лишь мэром столицы. Еще сутки назад он был для Кравченко никто, но сейчас за ним стояла сила власти, той, которая подтягивалась к Белому дому защищать Ельцина и свою свободу.

– Леонид Петрович, настоятельно прошу вас дать эфир для «Эха Москвы»…

– …

– Понимаю, что у вас приказ… Но он отдан самозванцами. А москвичи, избравшие меня, требуют своего радио. Да, я настаиваю…

– …

– Леонид Петрович, – голос Лужкова внезапно сменился на проникновенный, – я бы посоветовал вам определиться. Московский телеканал и «Эхо Москвы» должны работать в штатном режиме. Не принимайте решений, о которых потом будете жалеть…

Лена вернулась в свой комитет, на Кузнецкий Мост. Девчонки из планового отдела под руководством Люси Познанской, той, которой она передала бабушкино кольцо, оказывается, уже сбегали в сороковой гастроном, накормили танкистов булками, лимонадом и мороженым. Мальчиков как поставили на рассвете вдоль Кузнецкого и Неглинной, так и забыли.

– Ох, девчата, спасибо вам, – повторяли парни, – пропали бы без вас.

– Вы не будете теперь по нам стрелять? – спрашивала Таня, двадцатилетняя секретарь Елены.