Лена Котова прошла в депутаты Моссовета, победив четырех конкурентов. Когда она бралась за что-то, то делала это без оглядки: ради победы обошла все до единой квартиры в своем округе. Вместе с ней с листовками ходили муж, сын, подруги, приятели по работе. Никто не спрашивал себя, зачем они это делают, все знали, что иного не дано. На работе Ленину активность одобрять побаивались, но на прогулы смотрели сквозь пальцы и разрешили печатать на институтском полиграфическом оборудовании ее листовки, которыми группа поддержки заполняла почтовые ящики квартир округа.

В Моссовете Лену выбрали, конечно же, председателем комиссии по экономической политике, она вошла в президиум. Бросила свой авторитет на поддержку Юрия Лужкова, которого Гавриил Попов выдвинул на пост главы правительства. Ее и остальную «верхушку» «Демроссии», захватившую в Моссовете руководящие посты, называли «пособниками старой власти» остальные депутаты – никуда не пробившиеся, но всего алкавшие интеллигенты-неудачники, лишенные конструктива, реализма и способные лишь до исступления бороться «против».

Лена не мыслила категориями «диалога с властью», которых не было в лексиконе того времени. Скорее она, как и другие яркие представители «Демроссии» – Вася Шахновский, Олег Орлов, Женя Савостьянов – видела себя в правительстве новой страны – вместе с Явлинским или Чубайсом. Желание дела, причастность к переустройству страны, амбиции молодости…

Лужков и Попов, понимающие, что энергию самых авторитетных депутатов стоит поставить на службу исполнительной власти, хотя бы для того, чтобы законодательная не путалась под ногами бесконечными прениями у микрофонов – быстренько пристроили закоперщиков к делу. Шахновского сделали управделами правительства, Савостьянова – главой московского КГБ, а Котову – председателем Москомимущества, поручив ей приватизацию «всея Москвы». Борис Николаевич Ельцин – когда Лене доводилось бывать в Кремле – привечал Лену: ему импонировали ее прямота и напористая хватка.

Первый месяц в Москомимуществе был адом: старая бюрократия сопротивлялась новому начальнику и пришедшей с ней беспомощной, неумелой команде. Помогали только вылупляющиеся в те годы из кооператоров будущие капитаны бизнеса, ездившие уже с охраной, но еще на советских «Жигулях»: Миша Ходорковский и его соратники, Володя Гусинский, президент компании «Мост». Компьютерщики «Менатепа», еще не банка, а не вполне понятной комсомольской финансовой компании, силой заняли машинный зал Москомимущества, поставили новую сигнализацию и охраняли к нему подступы с неделю, пока котовская «гвардия» обучалась премудростям обращения с базой данных недвижимости и предприятий. «Мост» поставил за свой счет охрану в здании комитета и подарил его руководству три компьютера, в ту пору экзотическую диковинку.

Лена едва отметила в сознании, что Виктор, новый муж Тани, помыкавшись по московским театрам, отбыл в Арзамас. Потом вернулся, потом, кажется, отбыл снова. Он постоянно твердил о том, что уедет в Израиль, а Ирка больше всего боялась, что ее глупая дочь поедет следом, поставив крест на своей концертной карьере. Алочка с Виктором Котовым активно обсуждали с Иркой Танину судьбу, причины ее развода с Бутлицким, причины неприязни Виктора Александровича Пикайзена к новому «зятю», с которым Таня не хотела ни расставаться, ни расписываться. Для Лены же сестра, как и очень многое из ее прошлой жизни, перестала существовать. Водоворот революционной страсти, постоянный надрыв… Омут, засасывающий безвозвратно и высасывающий до остатка. Сил хватало лишь не забывать сына, которого она перевела из своей бывшей школы, пришедшей в упадок, в одну из лучших – у метро «Парк культуры». Девятилетний Чуня ездил теперь в школу самостоятельно на метро с пересадкой на Павелецкой, а в остальном…

Лена и Коля приходили в отчаяние, открывая дневник сына. Математика: двойка и двойка. История: «три», английский: «три», «четыре», «три». Литература: «два», «два», «кол», «кол», и снова частокол двоек. По вечерам сын сообщал, когда мать спохватывалась, что дневники забрали на проверку и отдадут к выходным. Нередко в тот же вечер дневник находился под диваном, заполненным пестрыми записями: «Ваш сын систематически не делает домашнее задание», «Требую немедленной явки родителей в школу».

Летом, уже не в Пярну, а в Юрмале, они по утрам занимались математикой и историей. Гуляя вдоль моря, полтора часа разговаривали только по-английски, за что в Булдури Чунечке полагались взбитые сливки, затем шли обратно, говоря по-французски. Юра не был тупым или даже бестолковым, он был просто лентяем, ненавидящим школу, преподавателей и процесс обучения как таковой. Матери в этом он признаться не мог, говорил, что будет стараться.

Лена теперь часто ездила за границу: в Варшаву на международный форум политиков посткоммунистических стран, в Словению на семинар по приватизации, где познакомилась с Джеффри Саксом, Григорием Явлинским, в Прагу, где три дня слонялась по кофейням с Александром Шохиным. В Москве же из ее кабинета не вылезали иностранцы: журналисты жаждали понимания происходящего, инвесторы пытались застолбить поляны, не понимая, что в зыбком болоте отсутствия институтов собственности и их защиты застолбить ничего невозможно, политики, общественные деятели, чиновники Международного валютного фонда, Всемирного банка, Комиссии европейских сообществ – все стремились к диалогу с «новой Россией». Их российские туры проходили через стандартные вешки: Гайдар, Чубайс, Шохин, Явлинский и Котова. Больше из политиков, демократов-рыночников по-английски толком говорить никто не умел.

Лена познакомилась с Биллом Мариоттом, Памелой Гарриман и Генри Киссинджером, с руководством инвестиционных банков половины Уолл-стрита, с миллиардером из Вермонта, собравшимся вместе с бывшим премьером Рыжковым приватизировать «оборонку», и с полусумасшедшим английским лордом, задумавшим купить ГУМ. Лорд, то ли двоюродный брат принцессы Дианы, то ли еще какой-то родственник королевской семьи, часами прокуривал Ленин кабинет дорогими сигарами и рассуждал о сексапильности женщин во власти. Все это было ново, захватывающе, казалось значительным, ведущим к совсем иным отношениям людей в мире. Лена забывала порой и про работу, точнее, считала разъяснения иностранцам таинств, происходящих в ее стране, неотъемлемой ее частью.

Как-то в столовой для руководства к ней подсел интересный мужчина лет на десять старше ее и завел шутливо-живой разговор. Привычной манерой поведения Лены было держать дистанцию и общаться сухим тоном с чиновниками «из бывших». Мужчина смешил ее анекдотами, а она, не забывая о том, что надо держать спину и хранить на лице аристократическое выражение, отщипывала вилкой крохотные кусочки селедки под шубой, прикладывая к губам накрахмаленную салфетку.

– Предлагаю перейти на «ты», – мужчина протянул ей ладонь лодочкой. – Володя Евтушенков, председатель Комитета по науке и технике. Надеюсь, поработаем вместе. Поработаем, Ленусь? Главное, будь проще, и люди к тебе потянутся…

В девяносто первом, когда Лена была на очередном форуме в Болонье, позвонила мать: отца диагностировали с раковой опухолью в мозгу, судя по всему – метастаза. Где первичный источник – по словам врачей, искать бессмысленно, он мог быть и в печени, измученной алкоголем, и в поджелудочной железе, и в прокуренных легких. Гусинский помог устроить отца в номенклатурную больницу, Лена возила отца к лучшим врачам, делала томограммы. Отец терял вменяемость, время от времени на него накатывали приступы буйства, затем рассудок возвращался, его забирали домой. Лежа на диване, он стонал…