— Да вот еще… Привыкать мне, что ли?

С тяжелой машинкой я спустился с подножки. Глеб, Юрка и Янка стояли в раздвинутых дверях «Курятника». Между Глебом и Юркой просунул голову Ерема. Глебу и Ереме я сказал:

— Пока.

И пошел.

Почти сразу сзади затопали. Это догнали меня Юрка и Янка.

— Гелька, ну ты чего? — сказал Янка. — Не обижайся.

— Ты здесь ни при чем, — ответил я.

— Гелька всегда так, — хмыкнул Юрка, но я уловил в его словах виноватость. — Сам наплетет что-нибудь, а потом дуется на всех.

— Наплетет?! Что я наплел?

— А про склад? Мы о деле говорили, а ты шуточки начал дурацкие…

— Шуточки? Там на самом деле якорь! Настоящий!

— Ну… тогда объясни толком.

— Ага, теперь «объясни»…

С минуту мы шли молча. Они — виноватые, я насупленный. Наконец Юрка сказал:

— Давай я коробку за ту ручку понесу. Вдвоем легче.

Я дал. Помолчал еще немного, а потом рассказал про якорь.

Зимой, перед каникулами, меня выставили с урока танцев, и я болтался в коридоре. Там наткнулась на меня наша директорша Клара Егоровна. Ругать не стала, а сказала:

— Гелюшка, выручи. Столько дел, народу не хватает, съезди с нашим Сан-Дымычем на склад за игрушками для елки. Он один не управится.

Я обрадовался. Завхоз Александр Вадимович нас, мальчишек, любил. Он был старенький, мы его звали Сан-Дымыч и всегда ему помогали. Сан-Дымыч вызвал с автостанции фургончик, и мы покатили.

Склад елочных игрушек находился в старой церкви. Внутри горели тусклые лампы и было холодно, изо рта шел пар. Пока Сан-Дымыч с начальником склада выбирали коробки, я оглядывался. За штабелем ящиков я увидел наклонный столб с кольцом и тяжелой цепью. Полез туда. И оказалось, что столб и кольцо — верхняя часть могучего трехметрового якоря!

Якорь стоял в кирпичной нише. Даже не стоял, а был прислонен к боковой стенке. Под ним темнела чугунная плита с выпуклыми буквами. Я сел на корточки и с трудом прочитал:

Флота Капитанъ и Кавалеръ

Ѳедоръ Осиповичъ Ратмановъ

1 iюля 1753 года — 2 августа 1832 года

—————

Онъ трижды плавалъ во кругъ свѣта

и много раз могъ погибнуть въморѣ

но судьба уготовила ему

последний прiютъ въ родномъ городѣ.

Миръ праху твоему,

Капитанъ и Командиръ

Я потрогал буквы: они были очень холодные, над ними таял пар от моего дыхания. Потом я погладил холодный якорь. Может быть, его взяли с корабля, на котором в давние времена ходил в плавание Флота Капитан Ратманов. Мне стало жаль капитана Ратманова, хотя жизнь он прожил долгую и, конечно, интересную…

Дома я рассказал про старинную могилу бабушке и тете Вике. И они впервые поссорились при мне. Бабушка сказала, что это безобразие — превращать в склады памятники старины. Тетя Вика работала как раз в Городской комиссии по наблюдению за культурными ценностями. Она стала быстро объяснять, что склад — это временно. Все исторические здания взяты на контроль, надежно законсервированы и со временем будут реставрированы. Просто пока не хватает времени и средств. Бабушка заявила, что поменьше надо тратить денег на всяческие колоссальные авантюры вроде сверхглубокой скважины или проекта СКДР. Планету ковыряем насквозь, к звездам летаем, а в обычной жизни порядка нет, не было и не будет… Тетушка сказала, что планету она не ковыряет и никуда не летает. Даже в отпуск. Потому что те, кто занимается всеми этими сверхглубокими бурениями, имеют привычку вызывать к себе жен, а детей оставлять родственникам: воспитывайте…

Тут они спохватились и погнали меня спать.

А старую церковь с могилой я с тех пор называл про себя Капитанской.

Когда я кончил рассказывать, мы были уже совсем помирившиеся. Юрка сказал:

— Значит, завтра в десять в парке у самолета. Я прихвачу напильник.

— Ага! Приду! — кивнул я.

И ошибся. Назавтра меня ожидало совсем другое.

Только я вернулся с машинкой, как на меня упало новое несчастье. Тетя Вика поставила меня перед собой и долго смотрела суровыми и печальными глазами. В ушах у нее качались подвески из фальшивых марсианских кристаллов. Тетя Вика сказала:

— Были времена, когда провинившихся мальчишек воспитывали не так. Тратили гораздо меньше слов… Я пока не стану применять старые способы, но и разговоров с меня довольно. Сейчас ты отправишься в свою комнату и в течение трех дней будешь размышлять о себе и своих поступках. А уж потом побеседуем… В эти дни из комнаты никуда!.. Кроме туалета.

Я посмотрел на бабушку. Она поджала губы и развела руками: допрыгался, мол. И я отправился на отсидку. Оправдываться я не умел. Каяться и просить прощенья не умел тоже.

Утром я с горькими мыслями сидел на подоконнике. И с надеждой. Думал: Юрка с Янкой увидят, что я не пришел, и прибегут ко мне сами. Может, хотя бы посочувствуют.

Они пришли, но только после обеда. Появились у меня под окном. Юрка сказал как ни в чем не бывало:

— Проспал, а теперь торчишь в окошечке, как красна девица?

— Дубина ты. Тетка не пускает. За машинку.

Юрка свистнул. Потом предложил:

— Сбеги.

Нет, на это я не решался. И дело не в том, что после будет еще хуже. Просто… ну, не мог я. Все-таки тетя Вика — она тетя Вика, она меня с младенчества воспитывала, я привык ее слушаться. То есть я часто не слушался по мелочам, спорил, но нарушить вот такой приказ — это будто в себе что-то сломать.

Я покачал головой.

— Ты что, честное слово дал не удирать? — с пониманием спросил Янка.

— Не давал, но… — Я пожал плечами.

— А мы уже от колеса и от крыла наточили порошка, — сказал Янка. — Вот… — Он достал из кармашка бумажный пакетик, развернул. Я увидел горсточку серебристой пыли.

«Конечно, — подумал я. — Они и без меня справятся. Юрка даже рад, что под ногами не путаюсь».

— Ну и молодцы, — мрачно сказал я.

Юрка беззаботно зевнул:

— Мы же не виноваты, что тебя посадили… А вечером пойдешь? Надо якорь точить.

— Тетушка, наверно, не пустит…

— Попробуй как-нибудь. А то в церкви мы без тебя заплутаем.

— Разве нельзя подождать