— Тут не было бумаг, — сказал он. — Или были не только бумаги. Еще оборудование. Остались следы, где его прикручивали к стене.

Мы помолчали.

— Значит, кто-то сюда все-таки приходил, — озвучила я очевидное.

— Ага, — согласился Ди. — А знаете, что еще это значит? Что это оборудование кому-то понадобилось, чтобы продолжать эксперименты.

— Не обязательно, — быстро возразил Теодор. — Может, его просто сняли после аварии и утилизировали вместе со всем остальным.

— С чем остальным? — спросил Ди с насмешкой. — Вот с этим?

Он пнул сваленные на полу папки, листы разлетелись по кабинету.

— Ну ладно, не все утилизировали. Но это не значит, что эксперименты продолжили после взрыва.

— Скорее, вынесли все важное, все, что можно использовать, — сказала я. — Что мы тут видели? Какое-то сломанное барахло и бумажки. Эта Амелия Лукаш была чокнутая, все записывала, каждое свое шевеление. Вот хотя бы на ее ежедневник посмотри. Она тут год за годом всю свою жизнь описала, эти все протоколы хранила у себя распечатанными. Даже странно, если так подумать — она занималась имплантами, а технике не доверяла. Но все это совершенно точно было и на электронных носителях, поэтому эту тонну бумаги тут бросили — зачем тащить папки, когда все есть на жестком диске, положил в карман и понес. На наше счастье.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Теодор.

— Алло, она все записывала! Что бы ни происходило после войны, она наверняка это записала. Хоть в каком-то виде. Вот эти все штуки, — я заглянула в ежедневник, — «Голос» какой-то, эф-икс сто шестнадцать, все эти номера — это же наверняка люди, которых тут оперировали. Она не могла это не записать, надо только найти.

— Что еще за голос и викс… как ты сказала?

— Не знаю, это у нее тут, видишь?

Я открыла первую попавшуюся страницу ближе к концу.

«15 авг. 65 — поставка FX-116 и NGSX. «Голос» для № 131», — было написано среди завитушек, сердечек, инициалов В.Д. и прочей мути.

— «Голос», значит, — прищурился Ди. — Похоже на «Эхо», вам не кажется?

Теодор кивнул, отобрал у меня ежедневник и стал просматривать его сам.

— Если мы все правильно поняли, то до войны у них был проект «Эхо» — не слишком удачный, так что его без лишних сантиментов свернули, — сказал он. — А вскоре после войны появляется проект «Голос» — видимо, технологию они усовершенствовали. Мне бы карандаш… Ладно, подождите, я попробую восстановить ход процесса. Вот этот номер сто тридцать один. Первый раз он появляется… в конце мая. Сначала его тестируют. Снимают кучу физиологических показателей, потом, через несколько дней, еще энцефалограмму… наверное, это была энцефалограмма, да. Вшивают ему что-то под названием SYL-4, я так понимаю, это медицинский чип. И вставляют какой-то нейроимплант. Дальше они просто наблюдают. Наблюдают, наблюдают… До шестнадцатого июня. Лукаш каждый день проверяет его состояние. Что-то ему вводят, какие-то транквилизаторы, кажется. А на первое июля у него назначена операция. И была она… на позвоночнике. В середине июля он снова возвращается в операционную и ставит фильтры в легкие. Они смотрят, как он реагирует на импланты, нет ли аллергии на сплав, и, видимо, все с ним хорошо. Потом его, судя по всему, отпустили аж до августа, когда ему вводят эф-икс и начинают модифицировать по полной.

— Как ты вообще это разбираешь? — поразилась я. — Там же сплошные буквы, цифры, сокращения эти, ничего же не понятно!

— Да нет, — Теодор взглянул на меня с насмешкой, — тут довольно подробно расписано. Видишь: запустить протокол один — тестирование жизненных показателей. Тут даже написано, что получили, неплохие, видимо, показатели, хотя эти обозначения мне не знакомы. Потом протокол два — импланты, вот, так и написано. Тут она каждый день пишет про свои наблюдения, что они ему ставят и прочее. Вот тут он должен был прийти в себя…

— Да не могу же я быть такой тупой, — пробормотала я, забирая у него ежедневник. — Ну да, просто раньше, про всех остальных, она этого всего не писала, видишь?

— Ну, не писала так не писала, — усмехнулся Теодор.

— Да смотри сам! — возмутилась я.

Теодор забрал у меня тетрадку, но смотреть предыдущие записи не стал.

— Клад, а не ежедневник, — заявил он. — Еще бы остальные ее бумаги найти.

— Ну так ищи, — насмешливо бросил Ди и кивнул мне, указывая на дверь.

Я кивнула в ответ, и мы пошли к выходу. Хватит с меня этой лаборатории.

— Вы куда? — не понял Теодор.

— Да есть у меня тут одно дело небольшое, — хмыкнула я.

— Встречаемся вечером в доме Нортов, — добавил Ди, давая понять, что на этом мы расстаемся.

Теодор на этот раз возражать не стал — то ли гордость не позволила, то ли решил, что и один отлично управится.

Коридор был все такой же длинный и темный. Мы вышли в одно из круглых общих помещений, посреди которого стояли обгорелые диванчики и кадки с чем-то давно засохшим. Я достала сканер — Теодор оставался в кабинете доктора Лукаш, ну и молодец. А вот прямо по курсу был кто-то еще.

— Впереди трупак, — заметила я.

— Да нет, — возразил Ди. — Мы же тут уже ходили, нет там никого.

— Да сам посмотри, — пожала я плечами. — Может, не заметили. Тут же темно, как… Свети под ноги, короче, не хватало еще вляпаться.

Мы пошли дальше, время от времени посматривая на сканер. Наконец я остановилась. Ди тоже стал.

— Ну? — спросил он. — Где труп?

— Да вот прямо здесь, — развела я руками.

Мы стояли у дверного проема — за ним начинался коридор, который должен был привести нас к выходу на улицу. Справа был еще один темный тоннель, чуть дальше — бронированная дверь. Я опустила сканер сенсором к полу и смотрела на светящуюся зеленую точку.

Настройки, которые ввел Теодор, еще сохранялись, и, судя по ним, здесь должен был находиться некто по имени Тимо Балла.

Но его не было.

— Или сканер все-таки сломан, — сказал Ди, — или тут есть еще один этаж. Для всех нас лучше, чтобы правильным был второй вариант.

— Но если первый, то Коди мы будем искать долго. Знаешь, что? Ты иди, а я посмотрю, есть там кто-то или нет. Если есть — отлично, пусть лежит.

— Я с тобой.

— Нет, — сказала я решительно. — Ди, послушай. Этот нейротоксин где-то здесь. Один подземный толчок или даже упавший камень, и нас накроет. Я уже надышалась, мне все равно, но…

— Мне не все равно, — перебил меня Ди. — Я тебя тут одну не брошу.

— Мы знакомы две