Чик не переставал меня удивлять. С ним явно творилось что-то не то. Это ведь был просто какой-то Эрих Мария Ремарк, над которым Чикатило всегда смеялся и называл «кроличьей литературой». Автомастерская по ремонту старых машин, в которой paботают Три Товарища. Всё это попахивало чем-то странным, но какая-то лампочка зажглась на тыльной стороне моего черепа, световыми сигналами давая понять, что лучше эту тему сейчас не развивать. Что у Чикатилы и так не самый лучший период. Что с ним сейчас происходит что-то нехорошее — может, кризис среднего возраста, а может, акклиматизация мозга после систематического употребления галлюциногенов, фенаминов и опиатов.

— Пошли внутрь, — предложил я. — Оттуда уже слышны женские подхихикивания, да и вообще.

— Да, точно, батенька. Это именно то, что я хотел сделать уже давно, но не решался вам предложить, — согласился Чикатило, вставая и отряхивая штаны на заднице. И уже в самых дверях, которые (опять!) собирались захлопнуться за нами для того, чтобы больше в тот вечер не возвращаться к этой теме, добавил: — Просто они много пьют, батенька, вот и всё. Просто они очень много пьют.

Мы оба знали, что причина не в этом. Но на протяжении всех наших отношений их плюсом было то, что общение на такие темы у нас всегда строго дозировалось. Иначе мы давно заблудились бы в каких-то очередных дебрях. А мы умели, когда надо, переключаться на что-нибудь хорошее. Мы тоже были в каком-то смысле тумблерами — просто дело касалось не работы, а по большей части земных радостей: секс, наркотики, алкоголь, движ. Я знал, что, пока мы варимся в этом соку, всё будет хорошо, и никакие кризисы в группе Алёши/Алкоголиста не заставят нас лезть в петлю Нестерова.

Внутри всё было не то чтобы в разгаре — нет, на самом деле ничего ещё не началось, просто всё пространство уже не состояло из сплошных немых пауз и многозначительных недомолвок. Дядька из продюсеров с деловым видом делил на дорожки мини-горку кокса, рассыпанную на поверхности журнального столика. Одна из фанаток новой литературы говорила ему, что он похож на кого-то из персонажей «Чапаева и Пустоты». Продюсер не обращал на неё внимания и с видом списанного на пенсию секс-символа улыбался томной чернявой барышне за тридцать, похожей на мамашу из семейки Адамсов. Та, в свою очередь, не обращала внимания на продюсера и улыбалась кокаину. За плечом продюсера (которого Чикатило сразу окрестил Дядей Парнем, или Анклом Гаем) жеманным аистом на тонких ногах переминался молодой субтиль-ный юноша, одетый в стиле группы «Иванушки Интернешнл». Его лицо было щедро усыпано прыщами, как памятник Пушкину голубиным помётом, но юноша присыпал их пудрой и, видимо, считал, что теперь они законспирированы на все сто. Мы сразу заподозрили его в пристрастии к содомии: было бы странно, если бы подобная тусовка обошлась без педиков.

У столика с благородными винами упрямым поплавком завис Серж-Алкоголист. Богема заинтересованно разглядывала его — так в Московском зоопарке люди разглядывают экзотически-омерзительного зверя бородавочника. Остальные музыканты уже вовсю клеили студенток-гейш, приехавших с ними на микроавтобусе. В общем гуле, идущем из их угла, отчётливо различались слова «кокаиновая диета» — Алёша был из тех, чьи навязки рождаются и умирают вместе с ними, являя собой чудеса постоянства и верности традициям. По-моему, впервые за всё время разговоры о кокаиновой диете вызывали смех противоположного пола. Наверное, Алёша уже нюхнул от какой-нибудь белой горочки. Скорее всего, именно об этом он мечтал, когда в раннем тинейджерстве решил посвятить себя музыке: халявный кокс и тёлки на коленях. Это был не самый плохой вариант: самый плохой завис у столика с винами, не реагируя ни на кокс, ни на тёлок.

На импровизированной сцене раскладывал свои манатки диджей Труп. Он был похож на аполитичный стручок гороха. Весь его вид говорил о том, что, как только закончится вся эта шняга, он пойдёт в ванную и вколет себе четырнадцать кубов реланиума, забрызгав джакузи тем денатуратом, который течёт в нём вместо крови, а потом завалится спать до конца пати. Рядом с его аппаратом ненавязчиво маячил Виктор — может быть, для того, чтобы это не произошло раньше времени.

— Вечеринка обещает быть что надо, — сказал Чикатило, скручивая трубочку из купюры в тысячу рублей. От романтичного героя, сидящего на ступеньках крыльца и грезящего об автореставрационной мастерской, не осталось и следа. Может быть, я что-то путаю, и Тумблером звали не кого-то из его друзей-психов, а его самого — во всяком случае, этимология такого погоняла читалась бы в этом случае сразу, с полпинка. Иногда я думаю, что только благодаря этой способности люди иногда доживают до старости.

Чикатило дал мне трубочку, а сам полез в карман за другой купюрой.

— Пошли, друг дней моих суровых, — решительно сказал он, схватив меня за руку и волоча по направлению к столику Дяди Парня. — Сейчас мы употребим этот замечательный наркотик и отобьём у кого-нибудь из этих козлов девушек. А потом завалимся с ними в комнату и устроим настоящий секс под кокаином. Я давно мечтаю устроить настоящий секс под кокаином, я слышал о нём только лестные отзывы.

Я согласен даже через какое-то время поменяться партнёршами, как в школе на уроках ритмики. У вас в школе была ритмика? У нас была, её вёл такой Всеволод Всеволодович, пидор-неудачник. И мы там постоянно менялись партнёршами, так что всего за один урок получалось облапать всех девочек класса. Так что я знаю, что такое обмен партнёршами, в нем что-то есть. Только не предлагайте мне, батенька, грязную групповуху — не люблю этого.

Я с удовольствием поддержал Чикатилу в этом благом начинании: гулять — так гулять, а ради чего мы ещё, собственно, приехали на эту супербуржуазную тусовку, явно ведь не для того, чтобы обсуждать «Чапаева и Пустоту». По дороге к столику Дяди Парня я успел начать размышлять над вопросом: почему некоторых людей вставляет ещё до того, как они употребили тот или иной наркотик, и требуется ли для этого физическое наличие этого наркотика в поле их зрения, и связано ли это каким-нибудь образом с эффектом плацебо? Но додумать не успел: эта самая дорога к столику была совсем коротенькой, всего несколько метров, а в её конце нас ждали уже совершенно другие дороги. Вопреки логике и здравому смыслу, они короткими не казались: они казались завораживающе длинными. Просто неоправданно длинными, как затянувшаяся жизнь диджея Трупа.

2 ЧАСА С MTV: Гершвин, «Адажио» Штейнбельта

— A pha-aaaa-aa-antom of the opera is dead! — пропел Чикатило своим отвратительным голосом.

— Чик, замолчи, пожалуйста. Если у тебя есть фонтан, то заткни его: дай отдохнуть и фонтану.

— Insi-iii-ide my mind…

— Сволочь. Тебя же просят.

Обстановка бутафорской комнаты, которую мы с Чикатилой случайно нашли как-то раз во время бесцельных перемещений по внутренностям театра, напрямую ассоциировалась с Гершвином. Древние муляжи, соломенные кресла, старинная мебель, рояль-мастодонт и куча всяких канделябров, чернильниц, фруктов из папье-маше. Каждый раз, когда мы вписывались сюда, нам вспоминался Призрак оперы. Если он и обитал в Большом театре, то именно здесь.