потрогать можно разве что горчащие в разные стороны носы или усы. Из нее все рождается, и в нее все возвращается, однако сама она находится в точке слепоты: в том месте, куда обращен наш взгляд, ее по определению нет. Наш же взгляд, на нее обращенный, прячет ее от нас. Гераклит выколол себе глаза, чтобы увидеть психею. Только потеряв душу, можно ее обрести. Только у забывшего о ней может появиться надежда вспомнить себя. Бога нет, пока мы рассуждаем о Боге. Его тем более нет, если мы не думаем о нем.

Ночные ветры

Телеграмма дрожала в ее руке. Нина еще раз пробежала глазами неровную строчку. Это были те самые слова, которые она ждала каждый день, каждый час, ждала уже много месяцев, изнуряя себя наплывами отчаяния и нетерпения, и, наконец, дождалась — Виктор звал ее в Москву.

Нина села на краешек стула, потрогала горячие щеки и, испуганно поглядев в зеркало, быстро провела рукой во волосам. Потом схватила сумочку — хватит ли денег. Денег на дорогу хватало. Стала звонить на вокзал, никак не могла дозвониться. Наконец в трубке раздались долгожданные спокойные гудки. Усталый голос дежурной ответил ей, когда отходит московский поезд. Быстро нашла дорожную сумку, бросила в нее пару платьев, свитер, чулки, начала писать записку, но так и не дописав, побежала в парикмахерскую через дорогу. Забежала домой за сумкой, огляделась, не забыла ли чего.

И вот тут вдруг сердце упало, силы сразу оставили ее, и она, сидя за столом, положив тяжелую голову на руки, не могла ни о чем подумать, ничего предположить. Не было никаких мыслей, а было просто страшно, страшно, что все это вдруг пропадет, растает, как всплеск, замрет, как круги на воде.

В сумерках поезд подвозил ее уже к Москве. За окном шел снег, мелькали платформы, убегали дороги и провода. И когда объявили Москву, когда Нина поняла, что сейчас она увидит Виктора, ей вдруг захотелось куда-нибудь спрятаться.

Нина вышла на перрон и сразу увидела Виктора. Он не успел еще подойти к ней, не успел еще взять ее сумку, а она уже была во власти его спокойной улыбки, его уверенных и усталых движений. Голос и взгляд его обволакивали Нину тревожный теплом, от которого громко стучало сердце.

В машине Виктор грел ее руки и неторопливо рассказывал о каком-то Коке, а Нина думала о том, что у Виктора на лице очень много морщин и что он совсем некрасивый. Он говорил тихо, почти шепотом, тянул гласные и картавил. Нине вдруг почему-то стало обидно, что Виктор ни о чем не расспрашивает ее, хотя ей не хотелось, да и нечего было о себе рассказывать. Ей не нравилась эта манера разговаривать после долгой разлуки неторопливо и о мелочах, как будто не было никакой разлуки и нет никакой встречи.

В машине слегка покачивало, и Нине казалось, что она сидит в гамаке. Это полузабытое ощущение детства примешивалось к тревоге о том, что должно было непременно случиться с ней в этот вечер. Виктор должен был ей что-то сказать, что-то важное, она была уверена в этом, и ей не хотелось слышать ничего другого. Но она слушала, улыбалась и казалась себе беспечной и очень хорошенькой.

— Ты его сегодня увидишь, — говорил Виктор, кажется все о том же своем приятеле. — Он тебе сначала покажется паинькой. Но это будет недолго. Рано или поздно он распустит павлиний хвост, и у тебя зарябит в глазах от красок. Самое главное для него — казаться очень сложным. Весь он какой-то уязвимый, самолюбивый, задиристый. О нем кто-то сказал «вывернутый». Откровенный бабник, и, кажется, даже гордится этим. Но иногда у него вдруг вырастают крылья…

Машина взвизгнула и остановилась. Нина вышла из машины и, пока Виктор расплачивался, оглядываясь, пыталась догадаться, куда они приехали.

Это был один на новых кварталов города: большие, серые, похожие один на другой дома, а меж ними холодный ветер, посвистывая, гнал и кружил снежинки. На стене Нина разглядывала афишу «Вечер органной музыки», чуть подальше в доме с двумя высокими арками прочитала «Продовольственный магазин».

Виктор хлопнул дверцей машины и подошел к Нине.

— Ты ведь у меня впервые, — сказал он ей не слишком уверенно. Нина подняла ему воротник пальто, и они пошли против ветра к одной из арок. В подъезде у лифта он вдруг почему-то замешкался, потом обернулся к Нине, взял ее руку и тут же опустил. У нее больше не было сил улыбаться. Опять остановилось сердце, и, чувствуя, что она не в силах удержать падающую на нее тяжесть, Нина шагнула назад, оперлась спиной о стальную сетку лифта, и теперь голос Виктора казался ей очень далеким, как будто пойманным по радио на короткой волне.

— Я не говорил тебе об этом раньше. Думал, будет сюрприз… Дело в том, что я… в общем я женюсь, и сегодня свадьба.

За спиною Виктора медленно спустился лифт.

Когда Нина вошла в комнату, у нее лишь немного дрожали руки. Гости суетились вокруг рояля, который только что внесли из соседней комнаты, не определив ему еще места. Нину с кем-то знакомили, протягивая ладонь, она не слышала имен и не называла своего. Чуть поскрипывая пленкой, негромко играл магнитофон, на диване одиноко сидела большая розовощекая кукла, в глубине комнаты стоял накрытый стол.

Виктор что-то объяснял невысокой блондинке, она слушала его серьезно, и хотя на ней было не белое, а зеленовато-серое платье, но может потому, что она слишком серьезно, почти строго смотрела на Виктора, Нина вдруг догадалась, что это и есть его невеста. Она удивилась, не почувствовав к ней нечего, даже любопытства.

Нину посадили на диван рядом с куклой. Высокий скуластый юноша, поправляя очки указательным пальцем, протянул ей рюмку с вином. Рядом с ней устроился плотный мужчина, с лица которого не сходила улыбка. Виктор что-то наигрывал на рояле, украдкой поглядывая на нее. Едва Виктор кончил играть, как оба ее соседа заговорили вдруг вместе, и Нине пришлось кивать им одновременно, вставляя в редкие паузы вопросы и междометия. Потом из разговора Нина поняла, что юноша в очках и есть тот самый Кока, о котором ей рассказывал Виктор. Кока принес еще вина и стал читать стихи «своего друга», стихи очень искренние и невеселые.

К ней подсела маленькая хрупкая девушка и, перебив Коку, заговорила о каких-то незнакомых Нине знаменитостях, и ее было очень скучно слушать, но все слушали в молчали. У нее были редкие рыжеватые