– Я стараюсь как-то вас обезопасить…

– Ты мне написал об этом, Ален, я знаю. Ты хочешь защитить нас, но постоянно все усложняешь. По мне, так лучше бы ты вообще ничего не делал, а мы бы по-прежнему жили вместе. Но ты же не хотел так жить, а теперь слишком поздно. Теперь я совсем одна, понимаешь?

Она останавливается. Мы как сообщающиеся сосуды. Когда один облегчает душу, то тяжесть наваливается на другого.

– Мне не нужны деньги, – продолжает Николь. – Плевать мне на них. Я бы только хотела, чтобы ты был рядом со мной. Мне ничего больше не нужно.

Излагает она не слишком доходчиво. Но общую идею я уловил: она готова возобновить нашу нищенскую жизнь с того момента, на котором та оборвалась.

– Тебе ничего не нужно, и все же ты продала нашу квартиру!

Николь незаметно качает головой, как если бы я, как всегда, ничего не понял. Это раздражает.

– Ну, так как, по-твоему, это что-нибудь изменит? – спрашивает она, чтобы отвлечься.

– Что именно?

– Передача.

Я пожимаю плечами, но внутренне весь дрожу:

– Вообще-то, должна.

Огромный стол.

Все СМИ в сборе. Со всех сторон щелкают затворы фотокамер.

Позади стола во всю стену огромный баннер с логотипом «ЭКСИАЛЬ-ЕВРОПА» огромными алыми буквами.

– Ничего не скажешь, представительности ему не занимать, твоему генеральному директору, – говорит Николь, пытаясь улыбнуться.

Александр Дорфман во всей красе. Последний раз, когда я его видел, он сидел на полу, а я приставил свою беретту к его лбу, говоря: «Ну, Большая Белая Бвана, в Сарквиле вы скольких собирались выгнать?» – или что-то в этом роде. Он даже не потел, как мне кажется. Да, он холоднокровное животное. Он и сегодня не дрогнет. Когда он заходит в комнату, ощущение, что моя беретта по-прежнему приставлена к его лбу. Может, этого не видно, но я держу его за яйца, нашего Александра Великого. Он выходит на сцену, как звезда цирка, гибким решительным шагом, со сдержанной улыбкой и ясным лицом. Пудели позади. Начало номера осталось в кулисах.

– Они все тут? – спрашивает Николь.

– Нет, одного не хватает.

Я с самого начала заметил, что Жан-Марк Гено, наш любитель красного белья, запаздывает. Может, задержался в секс-шопе, кто знает. Но что-то мне подсказывает, что он не придет, пропустит церемонию. Надеюсь, это не грозит мне неприятным сюрпризом.

Выход звезд вырезали при монтаже, но главное я успел заметить: позади Дорфмана первым вышагивает Поль Кузен. Он держится так прямо, что кажется на голову выше остальных. В следующем кадре они уже сидят рядком. Это Тайная вечеря, Дорфман в качестве Иисуса Христа готовится нести в мир его слово; число лизоблюдов сократилось с двенадцати до четырех. Кризис, что поделать. Одесную господа: Поль Кузен и Эвелин Камберлин, ошуюю: Максим Люсей и Виржини Тран.

Дорфман водружает очки, потом снимает их. Суета журналистов и фотографов, последние вспышки и щелканье затворов.

– Вся Франция переживает, и не без оснований, за судьбу несчастного безработного в тяжелой ситуации, который прибегнул к… насилию, пытаясь найти работу.

Эти фразы были написаны заранее, но зачитывать чужие тексты – не в его стиле, Дорфман не таков. Начало получилось напыщенное. Он снимает очки. Он больше доверяет своим талантам, чем своей памяти. Смотрит публике прямо в лицо через объектив камеры:

– Имя нашей компании оказалось связанным с этим прискорбным инцидентом, потому что один безработный, мсье Ален Деламбр, в приступе помешательства держал в заложниках на протяжении часов нескольких сотрудников нашего предприятия, в том числе меня самого.

Его лицо искажается на очень короткое мгновение. Воспоминание о тяжком испытании. Очень тонкий намек, браво! Легкая тень, пробежавшая на миг по маске Дорфмана, дает понять: мы пережили кошмар, но решили не выставлять наши страдания напоказ, мы будем держать их в себе, в этом наша доблесть. А сидящие по бокам апостолы присоединяются к этому чуть заметному проявлению глубоких переживаний. Один наклоняет голову, подавленный воспоминанием об ужасных мучениях, которые он вынес, другой сглатывает слюну, явно во власти неизгладимых впечатлений, оставленных в его сердце часами страха и насилия. Браво им тоже! Кстати, присутствующих не проведешь: вспышки засверкали в стихийном порыве, стремясь запечатлеть потрясающую микросекунду телевизионных мук. Мне самому захотелось обернуться к товарищам по камере, чтобы и они поаплодировали. Но я один. Как Особо Важная Персона.

– Ну и притворщики, верно? – замечает Николь.

– Можно и так сказать.

Дорфман продолжает:

– Каковы бы ни были побуждения этого соискателя рабочего места, никакая ситуация, я подчеркиваю, никакая ситуация не может оправдать применения физического насилия.

– Как твои руки? – спрашивает Николь.

– Шесть пальцев уже двигаются нормально. Четыре на этой руке, два на той. Неплохо, это больше половины. Остальные заживают не очень, доктор дал понять, что они могут так и остаться негнущимися.

Николь улыбается мне. Это улыбка моей любимой. Это единственное, ради чего я борюсь и страдаю. Я готов умереть за эту женщину.

Черт, да именно это я и делаю!

Ну, возможно, не совсем.

– Тем не менее, – продолжает Дорфман, – нас не может оставить равнодушными боль тех, кто страдает. Мы, руководители предприятий, ведем ежедневную экономическую борьбу, призванную обеспечить их возвращение на рабочие места, но мы понимаем их нетерпение. Больше того, мы его разделяем.

Мне бы очень хотелось посмотреть эту передачу, сидя в зале какого-нибудь бистро в Сарквиле. Наверняка напоминает матч за Кубок мира. Они его будут без конца прокручивать, это заявление.

– Ужасные злоключения мсье Деламбра, возможно, являются примером трагедии многих соискателей на должность. И наш ответ тоже должен послужить примером. Вот почему по моему предложению группа «Эксиаль-Европа» решила отозвать все жалобы.

Всеобщее волнение, фотографы безостановочно снимают сидящих за столом.

– Мои сотрудники… – величественный жест сначала в правую сторону, затем в левую, сопровождаемый синхронным опусканием век, исполненным со слаженностью скандирующих фанатов, – присоединились ко мне в этом душевном порыве, за что я им искренне признателен. Каждый из них в частном порядке также подал жалобу. Все они будут отозваны. Мсье Деламбр предстанет перед судом за те деяния, что он совершил, но гражданские истцы отстраняются, оставляя место правосудию.

По обе стороны от господа сподвижники не позволили себе и тени улыбки. Осознают свою историческую роль. Дорфман только что набросал эскиз нового витража из истории капитализма: «Хозяин проявляет милосердие к отчаявшемуся безработному».