Дорфман демонстрирует потрясающую непринужденность.

Люси в самых своих безумных мечтах никогда не надеялась на подобное свидетельство.

Да, разумеется, этот захват заложников стал «испытанием», но, в сущности, он видел перед собой «скорее сбившегося с пути человека, нежели убийцу». Дорфман принимает задумчивый вид. Роется в воспоминаниях. Нет, он не чувствовал угрозы в прямом смысле слова. «Он не очень знал, чего хочет, на самом-то деле». Вопрос. «Нет, – отвечает Дорфман, – никакого физического насилия». Прокурор настаивает. Я мысленно помогаю ему: ну же, Ваше Превосходительство, еще один славный рывок. Дорфман доскребывает до донышка: «Когда он выстрелил, мы все видели, что он стреляет в окно, а не в кого-то конкретного. Он не целился. Это скорее походило на… отчаяние. Этот человек казался подавленным, истощенным».

Прокурор переходит в атаку. Он приводит первые показания Дорфмана через несколько минут после его освобождения Бригадой, показания «весьма суровые по отношению к Деламбру», а потом заявления, сделанные во время пресс-конференции, «удивительной до двусмысленности», когда Деламбра обелили по всем показателям.

– За вами трудно уследить, господин Дорфман.

Нужно нечто большее, чтобы смутить Александа Необъятного. Дабы отмести подобные упреки, он делает «краткий обзор из трех пунктов», основные моменты которого он выделяет, то наставляя указательный палец на генерального адвоката, то бросая взгляд в сторону присяжных, то делая широкий взмах открытой ладонью в мою сторону. Просто идеальный скетч. Продукт тридцати лет пребывания в административном совете. К концу которого никто не понимает, что именно он хотел сказать, но все согласны, что он прав. Теперь все ясно. Все вновь стало совершенно логичным. Все единодушны в принятии очевидности, к которой подводит нас Дорфман. Когда большой босс берется за дело, это прекрасно, как епископ в соборе.

Люси смотрит на меня, она на седьмом небе.

Я дал указания Фонтана:

– Все должны быть на высоте! Это работа в команде, а за десять лимонов мне нужна team[35]с высоким коллективным духом, ясно? Дорфман обеспечивает начало и финал, нападающие идут компактной группой. И никаких фальшивых нот! Скажите им, пусть вспомнят о советах по менеджменту, которые они дают своим подчиненным, это им поможет.

И это им помогает.

Выходит Эвелин Камберлин. Дуэнья. Воплощение достоинства.

– Да, я испугалась, это верно, но очень быстро уверилась, что ничего с нами не случится. Я больше боялась какой-нибудь неловкости с его стороны, опрометчивого движения.

Когда вступает генеральный адвокат, публика глухо ворчит. Напоминает появление на сцене Иуды в средневековых мистериях. Он просит Эвелин Камберлин описать свой «ужас».

– Я испугалась, но ужаса я не испытывала.

– Вот как! В вас целятся из оружия, а вы не испытываете ужаса? Вы на редкость хладнокровны, – добавляет генеральный адвокат насмешливым тоном.

Эвелин Камберлин пренебрежительно его разглядывает. Потом, с широкой улыбкой:

– Оружие меня не слишком впечатляет. Я провела все детство в казарме, мой отец был подполковником.

Публика веселится. Я смотрю на присяжных. Несколько улыбок. Но еще не настоящее веселье.

Генеральный адвокат меняет тон и переходит к каверзным вопросам:

– Вы отозвали свой иск… по доброй воле, верно?

Эвелин Камберлин позволяет себе секундную заминку, которая весит тонны.

– В сущности, – уточняет она, – вы намекаете на то, что я подверглась давлению со стороны моего работодателя. А зачем ему это нужно?

Вопрос, который в глубине души задают себе все. Именно в такие моменты и становится ясно, сумел ли менеджер достойно провернуть дело. За десять лимонов я надеюсь, что это как раз тот случай.

Прежде чем генеральный адвокат успевает заговорить, мамаша Камберлин подхватывает:

– Возможно, вы предполагаете, что компании, на которую я работаю, выгодно выставить себя в положительном свете, проявив великодушие.

Уволена! Я бы за такую фразу немедленно выставил ее за дверь. Кто ее учил общаться с публикой? Я в ярости. Если она не исправит ситуацию, я потребую от Дорфмана, чтобы ее отправили в Сарквиль впереди паровоза.

– Вы полагаете, что «Эксиаль» нуждается в том, чтобы восстановить свою репутацию в глазах прессы, демонстрируя свое благородство?

Вот. Уже лучше. Но мне нужно, чтобы она вогнала гвоздь по шляпку в голову присяжных.

– В таком случае почему бы не спросить, не получила ли я особые премиальные за свои свидетельские показания? Не стала ли жертвой шантажа, не пригрозили ли мне увольнением? Подобные вопросы вам кажутся слишком деликатными?

Шумок в зале. Председательствующий призывает к порядку, присяжные в замешательстве. Я задаюсь вопросом: не заваливается ли вся моя стратегия в штопор?

– В таком случае, – спрашивает наконец генеральный адвокат, – если вы чувствуете такое родство душ с мсье Деламбром, зачем же вы подали иск на следующий же день после происшествия?

– Потому что меня об этом попросила полиция. Полиция посоветовала, и в тот момент мне это показалось логичным.

Вот так-то лучше. Дорфман дал четкие указания. Чувствуется, что и у этих людей на кону их будущее. Приятно, мне теперь не так одиноко.

Максим Люсей идет следом за коллегой. Он не так блистателен, менее искусен. Говорит простыми словами, но вполне доходчивыми, как мне кажется. Отвечает только «да» и «нет». Программа минимум. Отлично.

Зато Виржини Тран производит впечатление. На ней желтое платье очень светлого оттенка и платок. Она подкрашена, как в день свадьбы, и шествует к свидетельскому месту, как на модном дефиле. Я вижу, до какой степени она стремится понравиться своему шефу. Ее выступление великолепно, даже слишком великолепно, как у человека, которому есть в чем себя упрекнуть. По-моему, она до сих пор спит с конкурентом. На ее месте я бы поостерегся.

Она выбрала категоричный тон:

– Мсье Деламбр не выдвигал никаких требований. Мне даже сложно поверить, что его поступок был предумышленным. Иначе он бы чего-нибудь попросил, верно?

Вопль генерального прокурора. Объединившись, председательствующий и генеральный адвокат посылают ее на канаты.

– Вас не просили делиться комментариями относительно мотивов мсье Деламбра, вы должны придерживаться фактов, и только фактов!

Она этим пользуется, чтобы продемонстрировать свои подвязки: столкнувшись с заградительным огнем, она опускает глаза, розовея от смущения, как маленькая девочка, которую застукали, когда она запустила палец в варенье. От такого зрелища и Иуда пустил бы слезу.

И вот наконец Его Величество Поль Кузен. Единственный, кто долго смотрит мне в лицо, пока идет к барьеру. Он еще выше, чем я его помню. Публика будет в восторге.