так что история давняя. Он специально вас провоцирует, чтобы вы назвали Фролова, и будет стараться изо всех сил вас здесь задержать, пока это не случится. Как только вы это сделаете, вас выпустят немедленно, но Фролову — конец. Не в том смысле, что его арестуют, выдадут России, посадят или что-то такое, нет, просто карьера его будет закончена. Так что вам надо выбирать — или Миронов, или Фролов. Еще скажу вам одну вещь, очень важную. И хочу, чтобы вы меня услышали. Самое ценное, что есть в вашей жизни, — это не карьера, не связи, не деньги. Самое драгоценное — это ваша дружба с Фроловым. Вовсе не потому, что дружба есть одно из наиблагороднейших человеческих чувств, а потому что именно вашей дружбе вы обязаны всем остальным — и карьерой, и деньгами. Пока вы вместе, вы будете только подниматься, и никто не знает, каких высот вы достигнете. Смею предположить, что это будут головокружительные высоты. У вас будет все, что вы только будете в состоянии пожелать. Но только пока вы вместе и пока вы друзья. Разойдетесь врозь — проиграете не только вы…

Меня просто взорвало.

— Дружба? Благородство? Он же подставил меня, подставил и бросил. Как ненужную тряпку. Он там загорает на пляже, а я здесь, в одиночке. И вы мне еще тут вкручиваете про мои моральные обязательства. У меня нет перед ним больше никаких обязательств. Я, если хотите знать, тут чуть концы не отдал, потому как решил, что его в живых больше нет, ведь будь он живой, он бы меня ни за что не бросил, — так я считал, а он по Франции гуляет. Нет у меня обязательств, так, только детские воспоминания. И из-за них я должен в тюрьме сидеть? Если из двоих только один благородный, а второй о него все время ноги вытирает, то это не благородство, а идиотизм! Ладно еще — если речь шла о жизни и смерти, можно было бы о чем-то говорить, но подыхать здесь из-за его карьеры? Дудки! Плевать я хотел на его карьеру!

Адвокат помрачнел и стал крутить в руках зажигалку. Потом сказал:

— Хорошо. Ваша позиция понятна. Попробуем по-другому. Предположим, что вы соглашаетесь сотрудничать с Мироновым. Даете показания на Фролова и на его шефа. Вас выпускают. Как вы себе представляете свою последующую жизнь?

— Нормально, — ответил я, не понимая, куда он клонит. — Вернусь в Центр. Там дел невпроворот. Буду работать как работал.

— Вы уверены?

— А что?

Адвокат перестал крутить зажигалку, вырвал из блокнота чистый лист бумаги и написал на нем цифру.

— Это более или менее точная оценка активов вашего Центра. Из них вот столько (он перечеркнул последний ноль) принадлежит лично вам, остальное — другим людям, пусть не напрямую, а через вас. Но другим. Фамилии не будем называть?

— Не будем, — оторопело согласился я.

— Первое, что они сделают, это выкинут вас к чертовой матери на улицу. Потому что стоит вам сдать хотя бы одного человека из — как вы говорите — системы, веры вам больше не будет. Вас система вышвырнет немедленно, как грязный ошметок. Верность другу вас не интересует? Хорошо. А как насчет системы?

Я смотрел на него, открыв рот.

— Вас ко мне прислал Фролыч? Чтобы я не сболтнул лишнего?

— Я вам даю честное слово. Я не только никогда не встречался с Фроловым, или с Фролычем, как вы его называете, я с ним даже ни разу не разговаривал. Ни с ним, ни с теми, кто его окружают. Я клянусь, что он вообще не подозревает даже о моем существовании. Но не буду скрывать, хотя и воздержусь от объяснений, что меня весьма занимает ваша судьба. И судьба вашего друга также.

— Кто вы?

— Ваш адвокат по назначению.

И практически сразу после этого он ушел. У двери повернулся и сказал с полуулыбкой, по которой я его тут только и вспомнил:

— Вы, между прочим, не поинтересовались, кто меня назначил вашим адвокатом.

Он не случайно показался мне знакомым с самого первого взгляда. Мы уже встречались. Тогда на нем была черная футболка с орлом и американским флагом и он собирался жить в одном доме с Фролычем.

Квазимодо. Пикник на пляже

Сгинувший неведомо куда после первого и единственного визита адвокат оказался прав — была объявлена общая амнистия, и меня выпустили. Про Фролыча я так ни слова и не сказал.

Фролыч встретил меня на выходе из Лефортовского изолятора. Видно было, что ему передо мной здорово неловко — он как-то непривычно лебезил, сразу полез обниматься, я отстраняться от его объятий не стал, хотя и дал понять, что мне это не шибко приятно; еще он все время заглядывал мне в глаза и постоянно растягивал губы в деланой улыбке.

Непросто подводить лучшего друга под тюрьму, а самому отсиживаться на средиземноморском курорте, очень непросто.

Посмотрел я, как он дергается, и мне его стало жалко. Конечно, он со мной поступил довольно подло, но только вот теперь мои беды закончились, а ему с этой памятью о собственном предательстве всю оставшуюся жизнь мучиться. И когда мы заходили в сандуновскую парилку, куда он меня сразу же повез, я решил, что забуду про всю эту историю тут же и навсегда и пусть все будет как раньше, если получится. Даже не буду спрашивать, почему перевозка автоматов из Белого дома в гостиницу «Мир» была так важна, что за это надо было платить моей свободой.

Из Сандунов он повез меня к себе, потому что Людка организовала праздничный ужин и очень хочет меня видеть.

Я провел у них весь вечер и остался до утра, потому что ко мне домой Людка отправила двух уборщиц приводить квартиру в порядок после обыска, и они не успели закончить работу. Так мы и просидели всю ночь втроем — я молчал, Фролыч улыбался своей приклеенной улыбкой, а Людка почти все время, без передышки, говорила. Она как будто боялась, что стоит ей замолчать, как мы с Фролычем начнем ссориться или даже подеремся.

Но мы ничего такого не сделали. Хотя на меня пару раз накатывало, несмотря на принятое решение все забыть. Дело в том, что Людка через какое-то время исчерпала все заготовленные к моему приходу монологи и приоткрыла кое-что из происходившего в течение последних шести месяцев.

Оказалось, что телка, с которой Фролыч улетел во Францию, к нему самому никакого отношения не имела (это он ей наплел, а она