На ум мне приходит Лали, и я ежусь. Донна смотрит на меня, издает победное восклицание и уходит в библиотеку.

А я остаюсь на месте и размышляю, что делать. Пойти домой? И все? Но если я уйду, значит, Донна ЛаДонна выиграла. Она решила, что курсы по фотографии — ее территория и, если я уйду, значит, ей удалось изгнать меня. Нет, я не дам ей одержать победу. Даже если мне придется терпеть ее общество раз в неделю.

Интересно, может в жизни произойти что-то худшее?

Я открываю тяжелую дверь, устало тащусь вверх по лестнице и сажусь рядом с Донной.

В течение последующего получаса, пока Тод Апскай толкует о выдержке и диафрагме, мы сидим рядом молча и отчаянно делаем вид, что не замечаем друг друга.

Точно так же, как с Лали.

— Почему бы тебе об этом не написать? — спрашивает Джордж.

— Нет, — отвечаю я, отламывая тонкий, нежный кончик ветки. Я смотрю на него, растираю древесину между пальцами, потом бросаю в лес.

— А почему нет?

— Потому, — отвечаю я и быстро иду вперед по крутой горной тропе. Я слышу, как Джордж тяжело дышит от усилий позади. Я хватаюсь за молодое упругое деревце, и сила согнутого ствола выталкивает меня на вершину. — Я не для того хочу стать писательницей, чтобы писать о своей жизни. Скорее, я хотела бы этого избежать.

— Тогда не становись писательницей, — отвечает Джордж, отдуваясь.

Да уж.

— Меня тошнит от того, что каждый пытается сказать, что мне делать и чего не делать. Может быть, я буду не такой писательницей, какую ты себе представляешь? Думал об этом когда-нибудь?

— Эй, — отвечает он, — не надо так напрягаться.

— Нет, я буду напрягаться. И не буду слушать ни тебя, ни кого-либо другого. Знаешь почему? Все считают, что они, черт их возьми, знают все обо всем. На самом деле ни черта они не знают.

— Ну, извини, — говорит Джордж.

Его губы вытянуты в струнку. Видно, мои слова ему не по душе.

— Я просто хотел помочь.

Себастьян бы посмеялся надо мной, думаю я, издыхая. Мне было бы на какое-то время обидно, а потом я бы посмеялась вместе с ним. А Джордж все воспринимает всерьез.

Хотя он прав, конечно. Старается помочь. А Себастьяна нет. Он бросил меня, как Джордж и говорил.

Я должна быть благодарна Джорджу. По крайней мере, ему хватает такта не напоминать мне о том, что он говорил.

— Помнишь, я хотел познакомить тебя с сестрой бабушки? — спрашивает он.

— А, с писательницей? — отзываюсь я, все еще испытывая некоторую обиду.

— Да, верно. Ты хочешь с ней познакомиться?

— О Джордж, — говорю я, испытывая чувство вины.

— Я хочу организовать встречу на следующей неделе. Надеюсь, ты от этого приободришься.

Я просто готова дать самой себе пинка. Джордж такой хороший. Если бы я только могла полюбить его!

Проехав почти весь Хартфорд, мы поворачиваем на широкую улицу, вдоль которой растут клены. Дома здесь расположены достаточно далеко от проезжей части. Это большие, белые здания, практически дворцы, с колоннами и красивыми окнами, в которых вместо больших стекол вставлено несколько маленьких, в английском стиле. Это западный Хартфорд, здесь живут старинные богатые семьи. Я думаю о том, что, наверное, здесь принято держать садовников, которые ухаживают за розами, бассейнами и теннисными кортами с покрытием из красной глины. Меня не удивляет, что мы с Джорджем приехали именно сюда. Джордж из богатой семьи. Он никогда об этом не говорит, но иначе и быть не может, потому что он живет в квартире с четырьмя спальнями в Нью-Йорке на Пятой авеню, вместе с отцом, который работает на Уолл-стрит, а его мама проводит каждое лето в Хэмптонсе, хоть я и не знаю, где это. Мы заворачиваем на покрытую гравием подъездную аллею с декоративной изгородью по сторонам. Джордж останавливает машину у дома с мансардой и башенкой на крыше.

— Сестра твоей бабушки живет здесь?

— Я тебе говорил, она успешный человек, — отвечает Джордж с таинственной улыбкой.

Я испытываю приступ легкой паники. Одно дело — представлять себе человека с деньгами, другое дело — столкнуться с материальными признаками богатства лицом к лицу. Покрытая плиткой дорожка огибает дом и заканчивается возле застекленной оранжереи, в которой можно разглядеть растения и причудливую, садовую мебель. Мы подходим к двери, ведущей в зимний сад, Джордж стучится, затем открывает ее, и нас окутывает облако теплого, влажного воздуха.

— Кролик? — кричит он.

Как? Кролик?

Из другого конца помещения появляется рыжеволосая женщина в серой рабочей одежде.

— Мистер Джордж! — восклицает она. — Вы меня напугали.

— Здравствуйте, Гвинет. Это моя подруга, Кэрри Брэдшоу. А Кролик дома?

— Она вас ждет.

Мы идем за Гвинет через большой холл, проходим столовую, библиотеку и входим в огромную гостиную.

В одну из стен комнаты встроен камин с мраморной доской, над которой висит картина. На ней изображена молодая женщина в платье из розового тюля. У нее широкие карие глаза и властный взгляд. Я уверена, что мне он знаком. Но откуда?

Джордж подходит к медной тележке, на которой стоят напитки, и поднимает бутылку шерри.

— Выпьешь? — спрашивает он.

— Это уместно? — Спрашиваю я шепотом, не отрывая взгляда от портрета.

— Конечно. Кролик любит шерри. И она злится, если люди отказываются с ней выпить.

— Ты говоришь, Кролик. Она что, милая и пушистая?

— Ну уж нет.

Глаза Джорджа широко открываются от сдерживаемого смеха, когда он подает мне хрустальный бокал, наполненный янтарной жидкостью.

— Некоторые люди считают, что она чудовище.

— Это кто так говорит? — раздается громовой голос.

Если бы я не знала, что Кролик — женщина, наверняка подумала бы, что голос принадлежит мужчине.

— Привет, пожилая родственница, — говорит Джордж, пересекая комнату, чтобы поприветствовать обладательницу громового голоса.

— А кто у нас здесь? — спрашивает она. — Кого на этот раз ты притащил чудовищу?

Джордж совершенно не смущен. Видимо, он привык к мрачному чувству юмора тети.

— Кэрри, — говорит он с гордостью. — Это моя тетя Кролик.

Едва дыша, я только и могу, что вяло кивнуть и протянуть руку для приветствия.

— К-к-к… — заикаюсь я, не в силах вымолвить ни одного слова.

Под кличкой Кролик скрывается Мэри Гордон Ховард.

Мэри Гордон аккуратно усаживается на кушетку, двигаясь осторожно, словно она — из китайского фарфора. Физически она кажется мне более хрупкой, чем в первый раз, хотя, конечно, я помню, что ей восемьдесят лет. Но ее личность остается для меня все такой же пугающей, как в нашу первую встречу четыре года назад, когда она атаковала меня в библиотеке.