Но больше всего я боялся, что из «шестерки» выскочат автоматчики и рванут ко мне, стреляя на ходу. Медяк, насколько я знал, именно так и поступает. Головорезы у него лихие, ничего не боятся, берут нахрапом и плотностью огня. Поэтому все у них получается. Если меня сейчас возьмут в оборот, шансов уцелеть очень мало. Надежда на бронежилет и на то, что задняя скорость включена. Одна нога лежит на педали сцепления, другая готовится дать по газам.

Но на акселератор я нажал плавно, отпуская сцепление. «Шестерка» задом стала подъезжать ко мне, и я вынужден был отреагировать на опасный маневр.

«Шестерка» прибавила ход, и я увеличил скорость. Преследователи стали разворачиваться, чтобы ехать за мной передом, но я продолжал пятиться, пока не миновал большую кучу щебня.

Я развернулся поперек дороги, чтобы «шестерка» не смогла ехать за мной, схватил дробовик, выскочил из машины и со всех ног побежал по дороге, рискуя получить пулю в спину.

«Шестерка» не смогла объехать препятствие. Из нее выскочили люди. Стараясь не сбавлять ход, я обернулся и в свете фар увидел двух парней. Они не стали догонять меня, а просто вскинули автоматы.

Все-таки не обмануло меня чутье. Я предусмотрел развитие событий, но радоваться было рано. Автомат бьет далеко и убойно, а я все еще удобная мишень.

Я резко сдал в сторону и перескочил через бугор, который тянулся вдоль дороги. Я еще только собирался носом зарыться в снег, когда по мне ударили из автоматов. Пули прошли совсем рядом. Когда я упал, некоторые из них взбили снежные фонтанчики над самой головой. А ведь я находился под прикрытием темноты. Это все из-за снега. Он хорошо отражал даже свет луны, приглушенный облачностью, а я оставался на нем темным пятном.

Но все-таки мне повезло. Первые пули обошли меня стороной, и я успел повалиться за складкой местности. Укрытие не самое удачное, но оно худо-бедно защищало от пуль. Конечно, автоматчики могли пойти за мной, обогнуть бугор. Тогда все. Никакая темнота меня не спасет. Да и на дробовик надежды мало.

Но мои ребята не облажались. В треск автоматных очередей вклинилось ружейное уханье. Вскоре все смолкло. Только тогда я поднял голову.

Темнота – друг для тех, кто сидит в засаде, а там находились мои ребята. Их появление стало полной неожиданностью для моих преследователей. Как и для человека, который находился в «шестерке».

Я увидел, как «Лада» резко сдала назад и стала разворачиваться. Только не повезло беглецу. Машина задом въехала в сугроб и забуксовала.

С автоматчиками мы не церемонились. Слишком серьезным оружием они располагали, чтобы брать их здоровенькими. Парни валялись в снегу, но подавали признаки жизни. Кеша и Тихомир уже взяли ребят на прицел.

Водитель «шестерки» выскочил из нее и со всех ног бросился прочь от нас. Антон и Гурьян побежали за ним, а я занялся ранеными. Одному прострелили картечью бок, другому – живот, оба в тяжелом состоянии. Увы, но Медяка среди них не было.

– Что с ними делать? – спросил Кеша.

– А кто в них стрелял? – Я красноречиво глянул на него.

– Не знаю. Валялись тут.

Эксперты по пуле могут определить, из какого именно ствола она выпущена, но с картечью такой номер не пройдет. Так что по ружьям нас не вычислить. А стрелкам нет радости в том, чтобы сдавать самих себя. Они не охотились на меня, да и мы не знаем, кто их подстрелил.

– В больницу их давайте, раз они тут валялись.

Разумеется, я здорово рисковал, принимая такое решение. Но мы же не бандиты, чтобы оставлять этих недобитков на морозе.

– Ясно, шеф, – недовольно буркнул Кеша, но возражать не стал.

Физподготовка у Антона и Гурьяна на высоте и боевой дух на уровне, поэтому беглец от них не ушел. Я очень надеялся, что они приведут Медяка, но мне под ноги бросили продажного мента.

– Ну ты и мразь, капитан. – Я презрительно скривил губы, глядя на Ярмольцева.

– Ты не так все понял, Кречетов. Они взяли меня в заложники, уже после того как я тебе позвонил. – Мент пытался делать хорошую мину, но это плохо у него получалось.

– А убегал тогда зачем?

Ярмольцев отвел глаза.

– Где Медяк?

– Не знаю.

– Я три года зону топтал, начальник.

Я оттянул ногу назад и от всей души ударил мента ногой в живот. Тот захрипел от боли, завалился на бок, обхватил руками отбитый живот, конвульсивно дернулся.

– Я три года мечтал вот так забить до смерти мента. Как думаешь, кто мне помешает тебя прикончить? Поверь, даже выстрелов никто не услышал. Ты же нарочно затащил меня в такую глушь, да?

Ярмольцев ничего не сказал, и я снова ударил его ногой, на этот раз в неприкрытый бок. Потом еще и еще.

– Не надо! Я все скажу!

Капитан умоляюще смотрел на меня, вытянув руку в мою сторону. Он готов был говорить, и мне следовало оставить его в покое. Но все-таки я не удержался и плюнул ему в лицо. Нет ничего омерзительней продажного мента.

Я тщательно обшарила весь подвал, но ничего серьезнее гвоздя не нашла. Сантиметров десять длиной, ржавый, искривленный. Я вытащила его из доски, которая валялась в углу подвала. Видимо, она была частью опалубки, разобранной и выброшенной за ненадобностью. Один только кусочек и остался, а в нем гвоздь.

Этим гвоздем я могла ударить Медяка в глаз. Если повезет, убью его или хотя бы покалечу. Но это вряд ли. Скорее всего, он поймает мою руку, вышибет гвоздь и обрушит на меня град ударов. На этот раз я не выживу.

Несерьезное, конечно, оружие, но меня радовал сам факт, что я готова обратить его против Медяка. Я уже не бессловесная скотина, в которую он хотел меня превратить. Я хоть и объезженная кобыла, но все еще могу брыкаться.

Я так и сделаю. Будь что будет. Убьют, так убьют, мне уже все равно.

Ночь была уже на исходе, когда появился Медяк. Часов у меня не было, но я чувствовала время. Людей, приговоренных к смерти, как правило, казнят на рассвете. Они наверняка так же остро чувствуют время. Скоро утро и смерть.

Медяк появился как ее предвестник.

В подвал ко мне он зашел с беспристрастностью палача и совершенно спокойно спросил:

– Как настроение?

Как будто Медяк не избивал меня здесь несколько часов тому назад, не унижал как последнюю тварь.

– Нормально все.

Я решила не грубить ему. Волчица должна обладать жестокой лисьей хитростью. Уж кто-кто, а я это знаю. Если уж суждено мне погибнуть, то умру я хищным зверем.

– Ты уж извини меня. – Медяк виновато вздохнул. – Сам не знаю, что на меня нашло.

– Знаешь ты все.

Я не должна была это говорить, но не сдержалась. На Медяка что-то нашло, он вдруг стал таким добрым. Но эта овечья шкура скоро спадет, и мерзавец снова покажет свою дикую звериную сущность. Я должна это понимать.