выделенных групп курганов), что среди местной знати существовали иерархические отношения. Это демонстрирует, в частности, посуда из больших и малых курганов; в первых, не уступающих по размерам триалетским, преобладают крупные, нарядно орнаментированные сосуды триалетского типа, во-вторых — местная посуда более низкого качества. Облик больших курганов, а также пышный характер их убранства, несмотря на то, что кремация трупов здесь отсутствовала, говорят о тесных связях верхушки месхетского общества с триалетским очагом. Скорее всего это были гробницы вождей племен. Можно предположить, что отдельные представители месхетской знати, достигшие высокого положения, происходили из привилегированной части триалетского общества. Курганы средних размеров, очевидно, являлись усыпальницами родовой аристократии, а Ниальский и Аспиндзский могильники могли принадлежать отдельным родовым общинам (Джапаридзе О.М., 1969; Джапаридзе О.М. и др., 1981).

Несмотря на принадлежность к иному времени и иной этнической среде, грандиозные «царские» курганы Закавказья ассоциируются со знаменитым курганом в Аржане. Его исследователь М.П. Грязнов пишет: «Можно представить себе, как тысячи людей собирались, чтобы отдать последнюю честь своему царю, как они на конях волокли вековые лиственницы, чтобы построить огромное намогильное сооружение, как везли, тащили и несли большие и малые камни, как женщины и дети собирали в свои шапки, метки и подолы речную гальку и сыпали ее на могилу, чтобы сделать курган как можно больше и выше, и как затем на сотнях костров варили мясо 300 убитых лошадей и пировали у могилы царя» (Грязнов М.П., 1980, с. 50). В связи со сказанным вспоминаются и царские похороны Патрокла, до мельчайших подробностей описанные Гомером в его бессмертной «Илиаде» (Гомер, Ил. XXIII).

Представляется, что количество труда, затраченного соплеменниками на организацию места погребения своего патрона, наиболее объективно характеризует степень зависимости первых от последнего, и наилучшим образом подчеркивает уровень его социальной значимости. Это главный критерий, позволяющий выделить «царские» курганы. Другой критерий — редкие изысканные вещи, изделия прикладного искусства, придающие особый блеск погребальной обстановке. Он подчеркивает роскошь и богатство представителей высшего сословия как результат зарождения института частной собственности.

Описанные богатые погребения выглядят одиночными на фоне огромного числа скромных могил рядовых общинников. Обычно в этих могилах инвентарь ограничивается посудой и редкими предметами из металла; в некоторых же случаях это только горшок с пищей. Таким образом, погребения конца III — середины II тысячелетия до н. э. ярко демонстрируют эпохальные сдвиги в социальной структуре южнокавказского общества, в котором возрастающий авторитет племенных вождей и их приближенных противопоставлялся основной массе производителей. Устои первобытно-общинного строя были подорваны. Вместе с тем «накопление богатств скотоводческими племенами, приводившее к обогащению целых родовых групп, еще не нарушало в достаточной степени коллективный характер производства и родо-общинный характер собственности; патриархальные связи между верхушкой богатых родов и массой их родичей были слишком сильны, и имущественное расслоение внутри племени еще не выкристаллизовалось в классовое расслоение» (Дьяконов И.М., 1968, с. 34).

Проблема границ прижизненной власти вождей — одна из наиболее сложных. Была предпринята попытка очертить эти границы, используя наблюдения в среде восточногрузинских горцев, сохранивших реликтовые элементы первобытно-общинного строя на разных его этапах (Киквидзе Я.А., 1980, с. 57). Исходя из того, что их древние святилища (груз, хати, джвари) служили объединяющими центрами различных, в том числе и племенных, социальных группировок (Бардавелидзе В.В., 1949, с. 92) и управляли не только духовными, но и светскими делами, можно предположить, что вожди, могилы которых отмечены варварским великолепием, были наделены при жизни как светской, так и духовной властью. Последнее повсеместно подчеркивается обрядом положения в могилы различных культовых предметов (кубки для возлияний, украшенные драгоценными камнями и ритуальными сценами, золотые «штандарты» и чаши с геральдическими животными, золотая фигурка льва — олицетворение Солнца, небесных светил и др.).

Наряду с этим в «царских» погребениях бросается в глаза сравнительная редкость предметов вооружения (исключение пока составляет лишь гробница в Кировакане). Попытки объяснить это явление сводятся к тому, что в политической жизни страны существовала относительная стабильность (Джапаридзе О.М., 1969, с. 262; Киквидзе Я.А., 1980). Однако этой точке зрения противоречит наличие на поселениях мощных укреплений (Арич, Лори Берд, Узерликтепе, Гаракепектепе, Кюльтепе II, Огланкала и др.) следов пожара (Узерликтепе, Илто, Кюльтепе II и др.), а также вооружение, находимое в могилах представителей менее богатой прослойки общества (Нули, Квасатали, Самтавро, Лило). Значит, военные столкновения между группами населения уже являлись нормой жизни. В таком случае парадное оружие, сопровождавшее умерших вождей, можно трактовать как символ их военной власти, а оружие в названных могильниках — как признак начала формирования военной прослойки (дружины вождей), принадлежность к которой закреплялась определенным погребальным обрядом. В дальнейшем, в конце II — начале I тысячелетия до н. э. этот процесс развивается и материализуется в так называемых могилах воинов, встречающихся фактически по всему Кавказу. Наконец, на существование военных формирований прямо указывает уникальная композиция на бронзовом поясе из Степанавана, где изображена вооруженная дружина (боевые колесницы, лучники, копейщики) во главе со своим предводителем (Мартиросян А.А., 1964, рис. 65).

Скудные данные о планировке жилищ почти ничего не дают для реконструкции социальных основ общества того времени. Здесь в какой-то мере могут быть использованы данные об общественном строе хеттов и хурритов (Дьяконов И.М., 1968, с. 45); последние обитатели на значительной части Армянского нагорья, окраины которого входили в границы Хеттского и Митаннийского царств. Здесь сохранялись пережиточные явления, которые в глубине нагорий Закавказья должны были составлять основу социальной жизни. В этих областях еще не сложились государственные образования, а существовали племенные союзы, вождей которых, как мы показали выше, хоронили с поистине царскими почестями. «Общество Армянского нагорья этого периода стояло, по-видимому, на уровне, близком к состоянию общества Малой Азии того времени, когда началось проникновение туда ассирийских купцов-колонистов и подготовлялся процесс образования первых городов-государств» (Дьяконов И.М., 1968, с. 45). Имущественное и социальное расслоение первобытной общины продвинулось уже далеко. Развитие скотоводства, металлургии и рост богатств приводили к постоянным военным столкновениям.

При сохранении еще крепких родовых связей основная масса свободных производителей жила большесемейными общинами, объединяющими малые семьи. Большесемейными усадьбами, состоящими из небольших помещений- «джаргвали» (где обитали малые семьи), являлись, скорее всего, колхидские поселения хуторского типа. Большесемейная община могла занимать также крупную жилую постройку лорибердского комплекса (Деведжян С.Г., 1981, рис. 1), тогда отдельные ее помещения можно трактовать как жилища малых семей. Наконец, местом обитания большесемейных родовых общин были, скорее всего, жилые комплексы стандартной планировки доурартского поселения Тейшебаини (Мартиросян А.А., 1961; 1964, с. 160).

При интерпретации социальных систем древних обществ в какой-то мере следует опираться и на данные этнографии; последние показывают, что иерархическая структура первобытных обществ не означает существования в них классовых