С помощью погребального экипажа и других предметов особого назначения обеспечивались условия для перехода лиц высокого ранга в заупокойную жизнь.

Связи прослеживаются и в сфере металлопроизводства. Последними исследованиями этой отрасли ремесла в Малой Азии и на Южном Кавказе (Esin U., 1969; Абесадзе Ц.Н., 1974а, б; Геворкян А.Ц., 1980) устанавливаются следующие важнейшие факты.

1. Преобладание на Южном Кавказе в III тысячелетии до н. э. изделий из низконикелистой меди свидетельствует об эксплуатации местных сырьевых ресурсов в пределах Кавказа. В период же средней бронзы происходит переориентировка сырьевых источников, начинается активное использование высоконикелистых месторождений, расположенных вне региона; это значит, что налаживаются новые экономические связи. Вопрос, каким способом добывалось новое сырье — посылались ли на его добычу экспедиции, как это происходило с обсидианом (Renfrew С., Dixon I., Cann J., 1966; Кушнарева К.Х., 1974а), или транспортировались в Закавказье слитки металла, — остается открытым.

2. Как известно, в III тысячелетии до н. э. южнокавказские металлические изделия изготовлялись из мышьяковистой меди, в то время как в Анатолии уже преобладали изделия из классической оловянистой бронзы. Логично думать, что технологическая традиция изготовления последних в конце III тысячелетия до н. э. проникает в Закавказье из Анатолии. Таким образом, связи осуществлялись как по линии эксплуатации удаленных месторождений (А.Ц. Геворкян предполагает, что оловянистые рудные месторождения находились на территории Передней Азии), так и по линии обмена опытом и заимствований рецептуры более эффективных сплавов.

Парадные втульчатые наконечники копий, известные из серии погребений (Аруч, Азнабюрт, Триалети, Кировакан, Месхети — табл. 25, 22; 26, 4; 27, 5), находят прямые аналогии в Сирии (Рас-Шамра I), где они датируются XVII–XV вв. до н. э. (Schaeffer С., 1943). Их рассматривают и как предметы сирийского импорта (Мартиросян А.А., 1964, с. 64), и как продукцию местных мастеров, заимствовавших формы у сирийских металлургов (Джапаридзе О.М., 1969, с. 162). Узкие «рапиры», найденные в комплексах (Самтавро, Маисян, Лило — табл. 21, 8) и случайно (Воротна Берд, Дзора-ГЭС, Ноемберян, Качаган, Ангехакот — табл. 27, 1–4), связываются с крито-микенским оружием; очевидно, первые образцы попали на Кавказ из Эгейского мира. Возможно, что в дальнейшем наладилось их местное производство, о чем говорит большое сходство некоторых южнокавказских «рапир». Влияние юга испытали и архаичные проушные топоры, самый ранний экземпляр которых в Закавказье найден в Ленинакане, а самый поздний — в Кировакане (табл. 27, 11, 23). Между ними стоят случайные находки из Грма-Геле, Бодорна, Гумбати, Навура (табл. 27, 24, 25). Эти топоры имеют прямые параллели в топорах VI слоя Тепе Гавра, V слоя Телл-Билла, анатолийского Кюльтепе и др.). Перечисленные памятники очерчивают широкий круг их бытования.

Ювелирные изделия из «царских» курганов уникальны. Они не имеют прямых аналогов в памятниках Переднего Востока и, по мнению большинства специалистов, являются продукцией местных мастеров, имевших уже в своем распоряжении высокую технологическую базу. Весьма интересно, что, начиная со второй половины III тысячелетия до н. э. Кавказ входит в тот ареал, где существовал круг терминов, обозначающих как чистое золото, так и золото с различными примесями (Дедабришвили Ш.Ш., 1979, с. 66). Вместе с тем ряд предметов испытал на себе влияние различного рода стилей, бытовавших в южных цивилизациях. До сих пор вызывает споры знаменитый серебряный кубок из XVII триалетского кургана с изображением ритуальной сцены (табл. 26, 17). Наряду с утверждением, что это местное изделие, существует и другая точка зрения — строгая ритмичность фигур процессии, костюмы фантастических персонажей, их зооморфные маски позволяют связать этот кубок с искусством хеттско-малоазийского круга, проявляющимся, в частности, в рельефах Язили-Кая и Зенджирли (Меликишвили Г.А., 1965а; 1965б, с. 20). Влияние хеттского искусства ощущается также в манере передачи геральдических львов на золотых триалетских штандартах и чаще из Кировакана (табл. 26, 14; 27, 7), хотя форма последней точно копирует глиняные сосуды, особенно распространенные в памятниках севано-узерликской культуры. Как результат воздействия хеттского стиля следует воспринимать два гладких серебряных кубка из того же кироваканского кургана (табл. 27, 9, 13); их высоко поднятые ручки прекрасно связываются с деталями малоазийской керамики. Наконец, кубки цилиндрической формы имеют прямые аналогии в «хеттской» посуде такого памятника, как Аладжа Уюк. Есть точка зрения, что эти предметы могли быть и привозными (Арешян Г.Е., 1973, с. 45).

Вопрос о культурном круге, из которого происходят отдельные шедевры южнокавказских богатых погребений, вновь был поднят в связи с открытием великолепного серебряного кубка из погребения в Карашамбе (табл. 27, 17). Стилистически он очень близок только упомянутому кубку из Триалети. Как полагает первооткрыватель карашамбского кубка, по ряду мифологических, стилистических и орнаментальных признаков оба они принадлежат искусству малоазийско-закавказского круга, испытавшего на себе месопотамское влияние. Сам факт обнаружения этих родственных шедевров древней торевтики в памятниках триалетской культуры при отсутствии аналогов за пределами ее распространения как бы подтверждает их местное (в широком смысле) происхождение (Оганесян В.Э., 1988а; 1988б). Семантический анализ композиции на кубках и на других изделиях Кавказа выявил их индоевропейскую мифологическую основу, что дает основание говорить о наличии индоевропейского компонента среди носителей триалетской культуры в период ее «цветущей поры» или на кировакано-триалетском этапе (Арешян Г.Е., 1988). Высказано также предположение, что подобные изделия скорее всего изготовлялись в археологически слабо исследованных западных областях Армянского нагорья (Пиотровский Б.Б., 1955б, с. 10) — в зоне наиболее вероятных малоазийско-месопотамских контактов, откуда на рубеже III и II тысячелетий до н. э. поступали культурные импульсы и просачивались этнические группы на восток, в область Куро-Аракского междуречья (Оганесян В.Э., 1988а, с. 160).

Наконец, золотые и бронзовые височные завитки из триалетских курганов (табл. 26, 12) близки к месопотамским образцам, классический вариант которых восходит к массивным украшениям головного убора царицы Шубад в Уре. С изделиями из Ура сопоставляются и триалетские ларцы с золотыми перегородками, инкрустированные камнями и обсидианом (табл. 26, 1). С месопотамскими традициями также сопоставляют ожерелье с агатовым кулоном, оправленным в золото (табл. 26, 8), техника его исполнения близка способу изготовления кулона из Урука, хотя тот несколько иной по форме и размерам.

Наиболее массовый материал — керамика является чисто местным компонентом, уходящим корнями в гончарное производство III тысячелетия до н. э. С юга пришла сама «мода» расписывать сосуды, а также некоторые элементы орнаментации. Вместе с тем среди массовой посуды выделяются редкие экземпляры, не имеющие на Кавказе местных прототипов. Это чернолощеные и расписные сосуды различных форм с высокоподнятыми одной или двумя ручками (Лчашен, Воскеваз, Камакатар, Элар, Арич) — так называемые киафы и канфары. Подобные особенности имеют также упоминавшиеся серебряные кубки кироваканского кургана. Исходные их формы выявляются в халколитических памятниках Анатолии, а затем, не прерывая традиции, подобные сосуды бытуют среди малоазийской