…После Фритауна (и безуспешной попытки создать агентурную сеть в вишистских колониях) мои шефы из разведки направили меня в отдел к Киму Филби, занимавшемуся контршпионажем на Пиренейском полуострове. Я отвечал у него за Португалию. Там офицеры абвера, которые еще не были перевербованы нашей разведкой, были заняты в основном составлением и пересылкой в Германию насквозь ложных донесений, основанных на информации несуществующих агентов. Это была прибыльная игра (ставка шифровщика, плюс расходы, плюс премии) и к тому же безопасная. Удача отвернулась от немецкого командования, и невозможно было не восхититься тем, как в атмосфере поражения меняются понятия о чести.

Занимаясь Португалией, я часто думал, с какой легкостью мог бы играть в такую же игру в Западной Африке, если бы не был удовлетворен своим скромным жалованьем. Мне было отлично известно, что больше всего лондонское начальство радуется новым карточкам в картотеке агентурных данных. Однажды, например, я получил донесение о вишистском аэродроме во Французской Гвинее — агент был малограмотным, умел считать только до десяти (по числу пальцев) и из географических направлений определял одно лишь восточное (он был магометанин). Здание на территории аэродрома, в котором, как он утверждал, стоял танк, было, по другим сведениям, складом, где хранилась старая обувь. Передавая это донесение, я подчеркнул все его «достоинства», и каково же было мое изумление, когда оно было отмечено как “особо ценное”!.. Кто-то в Лондоне получил возможность заполнить еще одну карточку — другого объяснения я не находил.

Итак, тема того, что двенадцать лет спустя, в 1958 году, стало “Нашим человеком в Гаване”, зародилась во фритаунской лачуге и была записана в более комфортабельном доме неподалеку от Сент-Джеймсского парка».

Согласитесь, не было особого смысла пересказывать слова Грина — лучше мастера все равно ж не скажешь. Перед уходом Грин составил справочник «Кто есть кто» с двумя вступительными статьями и с дополнением Кима Филби о радиосети. В нем были собраны сведения о немецких агентах на Азорских островах. Справочник предназначался для британских десантников и был издан тиражом двенадцать экземпляров.

Вот и весь опыт разведывательной работы Грэма Грина.

А что же Филби? Все, что произошло с этим человеком, никак не повлияло на дружбу этих неординарных людей. Они продолжали встречаться и общаться до последних дней жизни. Грэм Грин всегда навещал своего старого друга, бывая в Москве.

Утром 31 марта 1904 года Василий Верещагин сделал свой последний набросок в блокноте. Вокруг кричали люди, трещали языки пламени, кипело Желтое море — шел ко дну броненосец «Петропавловск», подорвавшийся на мине. Вдалеке был виден Порт-Артур…

Но почему художник оказался в центре военных действий?

Верещагин закончил морской кадетский корпус, однако потом решил стать художником. Как лучшего кадета его представили великому князю Константину Николаевичу. Ему Верещагин понравился: парень высокий и статный. Но отличник и лучший ученик испросил у царственной особы… отставки.

Все руководство корпуса было в гневе… Однако Верещагин уже тогда был человеком самодостаточным. Родители лишили его наследства, но он все же поступил в Академию художеств. Руководство академии выбило для Верещагина крохотную стипендию, и все же академию Василий бросил. Рисовать римских императоров ему неинтересно было, да и преподаватель не уставал поправлять: «Надо рисовать жизнь!» Вот поэтому он и ушел — чтобы рисовать жизнь.

В академию Верещагин вернулся в 1866 году и официально завершил обучение.

Узнав, что недавно назначенный генерал-губернатором Туркестана Кауфман набирает в штат художников — военным специалистам нужны были ситуационные рисунки, отображавшие действие «в режиме реального времени», — Верещагин предлагает свою кандидатуру. И его, конечно, принимают.

Юный Василий Верещагин не представлял, куда шел, — войны он никогда не видел. В 1868 году Кауфман и Верещагин прибывают в Самарканд. Оттуда Кауфман отправляется добивать войско эмира, оставив в гарнизоне пять сотен солдат, половина из которых были раненые. Верещагин как художник изучает местную архитектуру, зарисовывает мечети, а как военный… предчувствует скорое восстание. И оно, конечно, началось: две сотни российских солдат защищали крепость от 20-тысячного войска, вооруженного до зубов. Гарнизон приготовился к смерти. И тогда «рисовальщик» Верещагин принял командование гарнизоном… Крепость отбили.

Когда Кауфман вернулся в Самарканд, солдаты рассказывали: «Если бы не Василий Васильевич, нас бы здесь уже не было». За это сражение Верещагин был удостоен Ордена Святого Георгия. Это была единственная награда, которую художник принял и носил. От всех остальных наград Верещагин отказывался. Он любил повторять: «Какую бы войну кто бы ни развязывал, она в любом случае — тупое желание владеть миром и его ресурсами».

Верещагин помогал власти и в то же время постоянно конфликтовал с ней. От его картин посетители приходили в ужас — они еще не видели таких правдивых работ о войне. Все давно привыкли к воспеванию славы русского оружия, а на этих картинах царили смерть, кровь, отчаяние. Некоторые даже имели наглость упрекать художника в том, что он порочит русскую армию.

На выставку его туркестанской серии явился будущий царь Александр III в сопровождении генерала Кауфмана. От полотна «Забытый», на котором изображен павший на поле боя русский солдат, он пришел в ярость. Тогда считалось, что не похоронить солдата — позор для главнокомандующего. Из-за этого теряли звания, награды. Если бы Верещагин назвал картину «На поле боя», реакция была бы другой. Но он назвал ее «Забытый». Александр III спросил у Кауфмана: «Это что, возможно?» И тот, спасая положение, ответил: «Это художественный вымысел». Верещагин уважал Кауфмана и потому промолчал, а вечером эту картину сжег — только так он мог выразить свой протест.

В то время мировая общественность обсуждала из литераторов Льва Толстого, а из живописцев — Василия Верещагина. Верещагину предлагали почетное американское гражданство и мечтали, что он станет родоначальником американской школы живописи. Со своей первой женой Верещагин предпринял восхождение в Гималаях. Они тогда поднялись очень высоко безо всякого снаряжения, сопровождающие отстали, и молодой паре пришлось устраивать холодную ночевку — оба чуть не погибли. Англичане, кстати, очень испугались, узнав об их путешествии. Они считали, что Верещагин, будучи разведчиком, зарисовывает военные тропы. В газетах писали, что он кистью прокладывает дорогу русских штыкам.

В быту Верещагин был человеком тяжелым — все в доме подстраивались под его расписание. В 5–6 часов утра художник уже был в мастерской. Заходить туда было запрещено, даже поднос с завтраком просовывали в приоткрытую дверь. Если тарелки звякали, он тут же выходил из себя.