Он произнес это с таким отчаянием и сжал ее в объятьях так крепко, что Мария вскрикнула. Феликс отпрянул от нее.

– Я чувствую, что нельзя тебе со мной, собой всем это чувствую, физически, и умом знаю, а не могу, Мария, не могу… Всего меня к тебе тянет, клонит!.. – выдохнул он.

Мария прижалась щекой к его груди. Сердце его билось так гулко, так стремительно и прерывисто, что она испугалась.

– Пойдем, – сказала она. – Я помогу тебе помыться.

Кажется, это отчаяние, причину которого она так и не поняла, вымотало его. Он позволял делать с собою все с беспомощностью ребенка.

Мария почувствовала, что, когда он снимает с себя одежду, его плечи дрожат, как будто его охватывает какая-то необъяснимая слабость.

Она помогла ему снять свитер: руки у него бессильно падали.

– Феликс… Тебе плохо? – спросила она почти испуганно.

– Нет, – шепнул он. – Нет-нет.

Мария сняла халат, встала рядом с Феликсом в ванну. Она и раньше видела, что он высокий, но теперь, когда они стояли голые, прижавшись друг к другу, ей показалось, что он просто огромный.

Она стала поливать его водой из ковшика. Это был очень старый фаянсовый ковшик, из него поливали водой еще ее маму Моник, а может, даже и бабушку Мадлен.

Мария взяла руку Феликса, приподняла, налила гель ему на ладонь, принялась растирать его пальцы.

– Не отмоются, – сказал он. – Не отмоются руки. Я же перчатки не надеваю, когда работаю. Мне всегда как-то жалко было перчатки надевать.

– Почему? – спросила она.

Она обрадовалась, что он говорит ясно, что исчезла эта его странная слабость. А то ей казалось уже, что он упадет сейчас навзничь.

– Это глупо, может. Но я люблю руками чувствовать. Мне это нравится страшно. Поверхности, соединения всякие. Металл, дерево – все равно. Но руки как рашпиль стали. А тебе больно из-за этого было. Но я же не знал, что с тобой буду…

Он объяснял все это, как ребенок. Мария улыбнулась. Хорошо, что свеча совсем догорела и он не может видеть ее улыбку.

– Как мало воды, – сказала она. – Надо было оставить для тебя побольше. Мне и полведра хватило бы.

– Ты лавандой пахнешь.

– Но это просто шампунь. Ведь мы много такого придумали, – снова, теперь уже не скрываясь от него, улыбнулась Мария. – Король-солнце боялся воды, и для него придумали много всего, что ее заменяет.

– Тебя никто не заменит.

Он говорил вне логики и смысла. Нет, смысл был в каждом его слове, но это был не логический, а совсем другой смысл, и она чувствовала, что этот смысл для него сейчас – единственно важный.

И для нее этот единственный смысл был важен тоже.

Мария вылила ему на плечи остатки воды.

– Я не знаю, что тебе дать, чтобы ты оделся, – сказала она. – У меня совсем нет мужских вещей. Может быть, ты наденешь вот этот другой мой халат? А потом завернешься в плед, и тебе не будет холодно.

– Мне не будет холодно, – сказал Феликс.

Он вынул Марию из ванны, подержав немного на руках, поставил на коврик. Она почувствовала, как жалко ему спускать ее с рук.

Она стояла на коврике, а Феликс вытирал ее точными движениями, как будто мог видеть в темноте. Потом взял с полки над ванной сухое полотенце и закрутил у нее на мокрой голове, как тюрбан.

– Разве ты меня видишь? – спросила она.

– Да. Странным способом.

Каким именно способом, он не объяснил. Но она уже поняла это и так: он все равно что видел ее, когда к ней прикасались его руки.

Оттуда же, с полки, он взял халат для себя. Рукава едва достали ему до локтей.

– Давай пойдем сразу в спальню, – сказала Мария. – В большом зале все-таки холодно. И от новых дров получился дым, ведь они были сырые.

– Я тебя провожу.

«Почему – провожу?»

Мария снова почувствовала себя уязвленной. Она предлагает ему лечь вместе, а он отказывается с неприятной уклончивостью. Разве она предложила это как-нибудь неясно?

До спальни на втором этаже они дошли молча.

Гудели амосовские печи. Было почти тепло. Мария села на кровать. Феликс стоял в дверях.

– Ты ведешь себя, как будто тебе со мной тягостно, – сказала она. – Но все же я вижу, что это не так. Почему такое происходит с тобой?

– Я не могу тебе этого объяснить. Не могу!

– Но мне это обидно и оскорбительно. Очень, Феликс. Я не понимаю, что это значит. Ты не хочешь быть со мной? Но тогда почему ты приехал?

Феликс быстро шагнул к Марии, присел на корточки у ее колен.

– Я бы умер, если б не приехал. – Он положил голову ей на колени. – Но если скажешь, я уйду.

– Я говорю тебе: не уйти, но совсем наоборот, а ты… Я ничего не понимаю!

Мария расслышала в своем голосе слезы. Растерянность и отчаяние – только это она чувствовала сейчас. Он просто издевается над ней!

Но отчаяние, которое прозвучало в его голосе, испугало ее своей силой гораздо больше, чем собственное.

– Прости меня! – сказал Феликс. И повторил: – Прости…

Последнее это слово он проговорил чуть слышно. Мария вздрогнула: ей показалось, что он в самом деле может умереть сейчас.

– Феликс, успокойся, прошу тебя, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. – Нам обоим надо успокоиться. Мы ничего не понимаем, что происходит, и…

– Я понимаю, что происходит, – перебил он.

Теперь его голос звучал глухо, убито.

– Тогда я прошу тебя: ложись в кровать и постарайся уснуть. Может быть, сейчас наши нервы просто встревожены этим мраком и холодом, и нам надо просто дождаться утра. Завтрашний день сам о себе подумает, – добавила она.

Неизвестно, успокоили ли эти слова Феликса, но ей от них стало спокойнее.

– Голос твой… – В его голосе отчетливо прозвучала нежность. Это было пронзительно. У Марии перехватило горло. – Когда ты вот так говоришь – ясно, чисто, – мне кажется, что можно жить.

– Это не кажется тебе. Это правда можно – жить.

– Но нельзя на тебя это взваливать. Даже прикасаться тебе к этому нельзя.

Она снова ничего не поняла из его слов.

– Ложись, пожалуйста, – повторила Мария.

Феликс лег и замер под одеялом. Он сделал это с той же послушностью ребенка, которая так поразила Марию в нем полчаса назад. Видно было: он не знает, что ему делать, и готов на все, что она скажет.

«Завтра это пройдет, – подумала Мария. – Возможно, это от усталости. Все-таки он шел долго пешком, и этот ветер… Да, он просто устал, быть может».