– Вас это не напрягает? Постоянно лгать кому-то, кого любишь?

– Разумеется. Но что поделать? По-другому нельзя.

– Что мешает вам уйти, найти нормальную работу?

Похоже, Уилсон искренне удивился:

– Уйти? Это как?

Но тут прибыл его завтрак, на тарелке размером с поднос. Яичница с беконом, порция в четыре раза больше обычной для одного. Для Петры это было похоже на сердечный приступ, ожидающий, когда его съедят. Плюс вафли, чтобы уж наверняка. Будучи Лизой, она за неделю съедала меньше.

* * *

От Пятой авеню к входу протянулась черная маркиза. Швейцар в длинном зеленом пальто и черных кожаных перчатках улыбнулся и открыл ей дверь. Вестибюль был огромен. Мраморный пол устилал персидский ковер. Между дверью и лифтами было три люстры. Оба консьержа за стойкой носили темно-серую униформу с медными пуговицами и алыми эполетами.

– Я к мистеру Гилеру.

Тот, что потолще, кивнул и нажал кнопку. Дверь на другой стороне вестибюля открылась, и ее поманил какой-то мужчина. Петра узнала его: его фото показывал ей Уилсон. Кен Рэндалл, бывший нападающий «Кливленд Браунс»[11], а ныне телохранитель Леона Гилера. По словам Уилсона, уйти из спорта Рэндалла заставила серьезная травма правого колена; всегда полезно знать уязвимые места людей. Он провел ее в маленькую комнату. Внутри стояли стол, пара стульев и высоко в одном углу – камера.

– Я тебя раньше не видел.

– Мадлен заболела. Я – ее замена.

– Я должен тебя обыскать.

– Да сколько угодно!

Рэндалл обыскал ее тщательно, не то что лентяй Луисо. Затем осмотрел содержимое ее сумочки: кошелек, ключи, губная помада, карандаш для глаз, тампоны, пара черных кружевных трусов. Когда он вытащил их, их взгляды встретились. Петра улыбнулась:

– Никогда не знаешь, когда понадобится запасная пара.

После трусов Рэндалл наткнулся на маленький баллончик и теперь пытался сладить с названием на этикетке.

– Что это? Саль… сальбамол… сальбумол… нет, погоди… сальбу…

– Сальбутамол.

– Что это?

– Я – астматик. – Петра сунула руку в сумку и вытащила пластиковую насадку. – Вставляешь баллончик в ингалятор, затем дышишь через этот мундштук.

Рэндалл начал возвращать вещи в сумочку.

– Астматик, говоришь?

– Да.

Рэндалл осклабился от уха до уха:

– Небось потому, что вечно приходится стонать и задыхаться? Угадал?

Петра поднялась на лифте на четвертый этаж. Двери открылись, и ее взору предстал небольшой полукруглый атриум. Впереди двойные двери были слегка приоткрыты. Атриум вел в большой овальный зал, окруженный рифлеными колоннами. Пол был каменный, в черно-белую клетку. В центре располагался небольшой бассейн с бронзовым дельфином посередине, изо рта которого била струя воды.

– Закрой дверь, затем поверни налево и иди до конца! – крикнул ей мужской голос.

Из окон гостиной открывался потрясающий вид на Центральный парк, единственную стильную вещь из того, что ей было видно. Паркетный пол, белые кожаные диваны, картины Пикассо на стенах и золото повсюду. Не комната, а памятник безвкусице.

На Леоне Гилере была простая белая рубашка. Он снял галстук и закатал рукава, обнажив мощные предплечья, поросшие густыми черными волосами. В левой руке держал стакан: в янтарной жидкости позвякивали кубики льда. Им вторили часы «Картье», ударяясь о толстый золотой браслет.

– Я – Ева, – представилась Петра.

– А где, черт возьми, Мадлен?

– У нее грипп.

– Женщина в «Премьере» ничего не сказала об этом.

– Она не знала, пока не позвонила Мадлен. Тогда та позвонила мне.

– Ты – ее подруга?

– Мы время от времени выручаем друг дружку.

– Что у тебя за акцент, черт возьми?

Хороший вопрос, подумала Петра.

– Шведский.

Гилер вопросительно поднял брови, и Петра поняла, что была права. Более того, могла составить список скучных предубеждений в его голове.

– Значит, ты шведка?

Она кивнула. Гилер полминуты придирчиво разглядывал ее, затем презрительно фыркнул.

– Проблема? – спросила Петра.

– Да, есть одна гребаная проблема.

– Какая?

– Сорок гребаных дюймов. Вот что. У тебя сиськи не сорок дюймов. Нет, черт побери. У тебя сколько? Тридцать шесть самое большое, верно?

Петра даже бровью не повела.

– Зато натуральные.

Гилера это не позабавило и не впечатлило.

– Я же сказал ей – этой бабе в «Премьере», – что мне нужно минимум сорок дюймов. Сорок дюймов, блондинка, которая хорошо работает ртом.

Ощущая себя внутри ходячим трупом, Петра попыталась изобразить кокетство.

– По мне, два пункта из трех – не так уж и плохо. Но, похоже, ты не хочешь меня… Может, мне лучше уйти?

Гилер сделал долгий глоток из стакана и задумался.

– Не знаю. Ты делаешь все то же самое, что и Мадлен?

– Мы не сравниваем списки. Что именно?

– Я трахаю ее так, как хочу. И она позволяет мне шлепать ее.

Довольно обычная просьба, по опыту Стефани, подумала Петра. Особенно среди бизнесменов, которые целый день промучились в костюмах в своих стерильных офисах. Им мало помыкать людьми посредством меморандумов. Чтобы почувствовать себя по-настоящему могущественными, им непременно нужно измываться над кем-то; и что может быть лучше, чем унизить человека физически? И все же Петру не переставало удивлять, что эти мужланы не понимали одной простой истины: если они кого-то и унижали, то в первую очередь самих себя. Они никогда не позволяли себе такое с людьми, которые действительно что-то значили в их жизни. Они не относились так к своим фарфоровым женам – только к анонимным профессионалкам, которым платили за то, чтобы те визжали, когда их трахали, ничего при этом не чувствуя.

– У тебя с этим проблемы? – спросил Гилер.

Говори, что хочешь, тебе осталось жить пять минут.

Петра улыбнулась:

– Нет, с этим у меня нет проблем.

– Тогда дай посмотреть, что у тебя есть.

– Здесь?

– Конечно здесь. Где же еще? Или тебе мало гребаной комнаты?

Грубые словечки были предсказуемы. Время, проводимое в обществе руководителей компаний и советов благотворительных фондов, требовало компенсации, а накопившееся раздражение – выхода. Таков был его стиль, хорошо знакомый Петре. Грубые слова и общая агрессия предшествовали щипкам и шлепкам, а те, в свою очередь, – ударам кулака.