– Ну что за белый? Отливает в переулках – а я и не знал! – поддел он меня, когда я вернулся к его побитому джипу. – Итак, друзья мои, вижу, что дом старика Эрара снова становится приютом для злодеев и проказников!

Продолжая хохотать, Эрар нырнул во тьму, выйдя из-под света фонаря. Мы последовали за ним. Он шагал, опираясь на деревянный меч как на посох, прекрасно ориентируясь в лабиринте глинобитных избушек. Несмотря на поздний час и безлюдье, отовсюду долетали звуки – шёпот, детский плач, скрип несмазанных ворот. Чем живут эти люди под соломенной крышей, думал я, неужели хватает скудных плодов их чахлых огородов? В верхушках пальм шелестел ветер с океана, а от земли шибало людскими нечистотами, помоями, гнилыми фруктами. Остов дохлого мула дрожал. Кишел крысами, прибежавшими на пиршество.

– Наше почтение!

Эрар подошёл к высоким воротам и три раза ударил в них своей клюкой. Ответа не последовало. Тогда он постучал снова, повторив традиционное приветствие. Послышался шорох, но ему снова не ответили. Затем женский голос спросил, кто нужен. Эрар велел позвать соседа, живущего на другом краю жилищного комплекса. Он подробно объяснил, где и как его найти, но тётка за воротами отказалась. Тогда наш вожатый распустил язык, и оба принялись собачиться на всю улицу. Среди угроз фигурировало и coup l’aire – порча.

– Да заткни ты хайло, баба! – разошёлся Эрар. – Подуть кое-чем, чтоб отвяла и откинула копыта? Или зайти и дать в зубы, чтобы на сторону мордоворот?

Внезапно вмешался третий голос, щёлкнул стальной засов, и высунулась косматая голова старика. Когда женщина увидела, кому нахамила, её словно бы укусила змея. Эрар благородно её простил, и мы вошли на территорию жилмассива. Жилища были окутаны тьмой, но банановая аллея вела к храму, где горели лампы, а перед входом толпился какой-то народ. На отдельном стуле восседал мужчина с жестянкой в руках. Наше появление совпало с пронзительным свистом, к нам приблизились «дружинники». Почтительно поприветствовав Эрара, они удалились так же внезапно, как возникли.

Нас окружало человек двадцать пять с отстранённым видом. Прямо возле столба было три свободных места. Эрар велел нам сесть, а сам снова скрылся в банановой аллее. Вскоре вышла грузная женщина, от неё исходил аромат гаитянской кухни – перцовых зёрнышек, орехового масла и базилика. Она разносила крохотные, не более наперстка, чашечки с кофе, крепким и густым как сироп. Двое юнцов напротив нас сидели за барабанами. Рашель извлекла бутылку рома, и трижды прыснув на столб пото митан, сделала глоток. По рядам собравшихся прокатился ропот одобрения.

Дворик не отличался от тех, в каких я бывал ранее. Возвышение по центру, три расписных стены, жестяная крыша в гирляндах флажков и портретиках Клода Дювалье. Три двери, ведущие в святилище храма, два выхода – в один мы входили, и открытый коридор с другой стороны, куда удалился Эрар. Все скамейки были заполнены, а люд всё подтягивался – хмурые мужчины, собранные женщины. Опрятно одетые. Хлопковое бельё здесь стирают вручную на речных камнях, просушивают на ветвях, гладят утюгом на углях и посыпают тальком. Как обычно, женщин было больше, чем мужчин. Многие приносили кастрюли с едой и быстро ставили их на печку в дальнем углу двора.

Но были там и аксессуары, ранее мною невиданные: скатерть, которой покрыто подножие столба, обилие тканей чёрно-красной расцветки, чей символизм я начинал понимать. Красное и чёрное – цвета революции. Белую полосу французского триколора оторвали, а синяя почернела при Франсуа Дювалье и стала цвета ночи, и рядом с ней красный – цвет крови, цвет новой жизни, цвет мятежа. Со стен смотрели портреты дьяба, то есть, дьявола. Он высовывал язык, пронзаемый кинжалами и стрелами молний. «Язык твой – враг твой», – поясняла размашистая надпись красным по белому. В другом месте теперь уже аккуратным готическим шрифтом красовалось: «Уважаешь ночь – соблюдай порядок». Внутреннее убранство места, куда мы попали, дополняли статуэтки Чёрной Девы – Эрзули Дантор и, само собой, Барона Субботы. В подножие столба пото митан был вмонтирован человеческий череп в парике из оплывшего воска, коронованный горящей свечой.

Короче говоря, читатель уже догадался, куда нас привёл неистовый противник подобных экскурсий Эрар Симон – на собрание актива Бизанго.

Рашель коснулась моей руки. Взглядом она указала мне на внушительную фигуру у выхода, которая поманила нас жестом. Мы подошли. На краю колодца сидели двое – Эрар и незнакомец.

– Итак, – объявил Эрар. – Вы находитесь там, куда так стремились попасть. Поприветствуйте президента и спрашивайте о чём хотите.

Всё произошло неожиданно. Ошеломлённые быстротой, мы не знали, что сказать. Эрар безмолвствовал, сжимая рукоять мачете.

– Что с вами, друзья мои? – тихо спросил президент. – Дьяб лишил вас дара речи?

Голос у него оказался неожиданно добрый.

– Вы месье?.. – начала было Рашель.

– С вашего позволения, мадемуазель, Жан Батист.

– Нас направил к вам мой отец – Макс Бовуар. Он служит в Мариани. Вы могли его слышать по радио.

– Мне знакома ваша семья, Рашель, ведь я тоже родом из Сен-Марка, и твой дядя может много обо мне рассказать. Но что привело вас сюда в такую темень? С отцом твоим мы сиживали за одним столом, а теперь Шанпвель принимает дочь в роли посла. Зачем пожаловали?

– Есть вещи, которые я обязана понимать как дитя Гвинеи, – сказала Рашель. Её отчёт о том, что нам удалось узнать о Бизанго, был резко прерван Эраром.

– Здесь в курсе. У человека нет целой ночи, чтобы вас выслушивать.

– В таком случае, – спросила Рашель, – какова функция женщины в рядах Бизанго?

Жан Батист не ответил, он со скучающим видом глядел по сторонам.

– Рашель, – нарочито взбеленился Эрар. – Тебе ли с таким отцом не знать, что женщины в каждой сходке пригодятся. Нашла о чём спрашивать!

– Организация, так у нас в народе говорят, может быть слаще мёда, но и горше желчи.

Президент сверкнул улыбкой.

– Полюбуйся, мой друг! Перед нами готовая королева! Ни дать ни взять, так и есть. Сладость Бизанго – это когда все за одного, а горечь – это горечь расплаты. Пока ты одна из нас, мы тебя любим. Это – сладкое. Ненависть протестантов не в счёт.

– А горькое?

– А «горькое» может оказаться горше, чем кто-то думает, – при этих словах президента Эрар многозначительно кивнул в знак согласия. – Бизанго – религия ночи. Порядок и почтение! – гласит наш девиз. Так и есть, потому что Бизанго следит за порядком. Что до почтения к ночи, ты помнишь, чему тебя учил отец, Рашель? Что ночь не твоё время суток, и ночная встреча со шанпевелем не сулит ничего хорошего. Ночь принадлежит дьябу, и глазам людей без греха в ней смотреть не на что. В кромешной тьме шныряют разве что воры и злодеи, а детишкам по ночам на улице не место. А вот взрослых в это время суток наказывают за проступки.