Это был странный смотр и странный строй. Строй нарушался на каждом шагу. Осматриваемые стояли, подогнув колени, вывернув пятки, забросив на проволоку руки. Они стояли как могли, и большего от них требовать не приходилось. Генералу казалось, что эти люди были еще как бы не совсем мертвы. Их еще не коснулось разложение. В чертах их лиц он еще надеялся уловить хотя бы тень того, что отделяет жизнь от смерти.

Генерал остановился у убитого курсанта, мальчика лет шестнадцати. Упасть ему не дал воротник шинели, зацепившийся за проволочный шип. Будто на настоящем смотре, генерал поправил курсанту воротник. Теперь воротник смотрелся почти естественно: он был поднят со всех сторон. Щека и подбородок курсанта были разорваны: прежде чем повиснуть на воротнике, он упал лицом на проволоку. В правой руке продолжал сжимать плоскогубцы.

Человека, стоявшего рядом с курсантом, генерал узнал сразу. Несмотря на десятилетия разлуки, он не мог его не узнать. Он помнил его голос – намеренно тихий, помнил его взгляд – снисходительный. Теперь этот взгляд был скорее удивленным. Это был взгляд только одного глаза, потому что второго глаза у стоявшего не было. На месте глаза зияло кровавое углубление. Генерал помнил зимнюю питерскую ночь, водку в трактире. Ощущение невесомости, уют сбежавших от всех. Обостренное единство сообщников. Невыносимый стыд того, кто пренебрег своим долгом. Перед ним стоял Ланской.

Ланской стоял, припав головой к столбу. Обе руки его были заброшены на проволоку. Генерал подумал, что они висят по-настоящему безжизненно. В этом было что-то от кукольного театра. От куклы, разговаривающей со зрителем. Сравнение показалось генералу неподобающим, но точным.

Что мог сообщить публике Ланской? Что был героем? Что, презирая смерть, бросился на проволоку? Но это было бы неправдой… Ланской бросился на проволоку, презирая жизнь. Вероятно, по этой же причине он пошел к красным. Генерал приблизился к Ланскому вплотную и попытался закрыть его единственный глаз. С едва слышным хрустом осыпались ресницы, но глаз не закрылся. Генерал обнял Ланского. Он прижался к его уцелевшей щеке. По щеке Ланского потекла слеза и тут же замерзла. Это была слеза генерала.

– Похоронить, – приказал генерал.

Его войска уходили почти беззвучно. Скрип сапог, приглушенный порывами ветра. Прощальная симфония, подумалось генералу. С той лишь разницей, подумалось, что его люди не гасят огней: количество костров должно было оставаться прежним[73]. Уменьшение количества исполнителей зрителю до времени не раскрывалось. В этом состояла суть произведения генерала.

Он подошел к одному из костров. Костер поддерживал капитан медицинской службы Кологривов. Капитан был одним из тех, кто оставался на Перекопе до конца.

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство, – вытянулся перед генералом Кологривов.

– Вольно, капитан.

Он сел против Кологривова. Прогоревшее с одной стороны полено подвинул ближе к центру костра.

– Меня интересует переход из жизни в смерть, – сказал генерал.

– Он, ваше высокопревосходительство, неизбежен.

От бликов костра лицо Кологривова меняло свой цвет и очертания.

– Это я знаю. Как он происходит?

– Есть два пути – естественный и неестественный. Естественный…

– Естественный нам сейчас не грозит, – перебил генерал. – Расскажите о втором пути. Пойдемте.

Он взял Кологривова под локоть и повел его к проволоке. Проходя мимо штабной палатки, генерал снял висевший на ней керосиновый фонарь. Теперь их движению предшествовал широкий, но тусклый круг.

В той части заграждения, к которой они подошли, атакующим удалось повалить одну из опор. Она висела на проволоке, почти касаясь земли. Рядом с ней висело три тела. Они принадлежали красным курсантам (уже не принадлежали, подумал генерал). Еще несколько тел курсантов лежало на земле. На этом участке обороны дело дошло до ближнего боя.

Генерал осветил одно из тел на проволоке. Это тело висело как-то особенно безутешно – раскинув руки, головой почти касаясь земли. Кологривов взялся за плечо убитого и перевернул его на спину. Два других тела со скрипом закачались.

– Перерублена аорта, – показал на трупе Кологривов. – Из него вытек не один литр крови.

– Не один – это сколько? – спросил генерал. – Три? Пять? Десять?

– У человека всего пять-шесть литров крови. Из него вытекло не меньше двух с половиной.

Генерал направил фонарь на землю под проволокой. Она была багровой. Кровь замерзала по мере вытекания. Концентрическими кругами. Как лава. В теле она была еще теплой, а на земле замерзала.

– Кровь – это особая жидкая ткань, – сказал Кологривов. – Она движется по кровеносным сосудам живого организма.

– Чего не хватает этому организму, чтобы быть живым? – спросил генерал.

– Полагаю, что крови. Примерно двух с половиной литров. Пользуясь случаем, укажу, что кровь составляет 1/13 веса человеческого тела.

– Можно изучить совокупное действие органов, но для меня из этого еще не выводится жизнь, – генерал очертил фонарем круг. – Жизнь как таковая.

– А в ста граммах крови содержится приблизительно семнадцать граммов гемоглобина.

– Но даже если вы дадите этому курсанту два с половиной литра крови, он уже не оживет.

– Не оживет, – Кологривов присел перед одним из лежавших на земле. – А этого человека шашкой ударили по черепу. Посветите, ваше высокопревосходительство… Так и есть, рассечена правая височная доля.

– Вы объяснили мне причину их смерти, но для меня до сих пор нет ясности… – генерал мучительно подыскивал слова. – Возможно, всё дело в том, что вы не объяснили мне причину их жизни.

– Жизнь человека необъяснима. Объяснима только смерть, – Кологривов погладил убитого по волосам, ставшим проволокой. – В правую височную долю шашка вошла сантиметров на пять. На мой взгляд, у него не было шансов. Интересно, что правая височная доля отвечает за либидо, за чувство юмора, за память о событиях, звуках и изображениях.

– Значит ли это, что, умирая, солдат уже не помнил ни событий, ни звуков, ни изображений?

– Он не обладал даже чувством юмора. И у него отсутствовало либидо. Эта смерть относится к категории неестественных.

Где-то вдали глухо, словно спросонья, ударила пушка. Ее эхо прокатилось по небу и смолкло.

– В сущности, – сказал генерал, – кто из нас знает, что естественно, а что – нет?

– Замечу à propos, что мозг человека весит в среднем 1470 граммов.

– Может быть, естественна как раз та смерть, которая приходит к человеку в расцвете сил?

– При том, что объем его составляет 1456 см.