Оба молчали и даже не смотрели друг на друга, и как раз в тот момент, когда у него участилось дыхание (а плоть уже, так сказать, инстинктивно прореагировала), она слезла с него, быстро оделась, велела ему встать и показать ей дорогу к выходу. Ему пришлось идти впереди Фрэнси по извивающимся коридорам — голому, с руками, связанными собственным ремнем, и приставленным к спине собственным пистолетом.

— Собираешься меня убить? — спросил Зак.

— Нет, — ответила Фрэнси.

— А что так?

— Ты же меня не убил.

— Не думал, что ты придаешь значение мелочам.

— Плохо меня знаешь.

— Ты не знаешь, что я знаю.

— Мне нужна машина.

— Стоит на улице.

— Ключи?

— В замке зажигания.

— Если ты мне врешь…

— Они в замке.

— Где мы находимся?

— Промзона в районе Орштафэльтет. Ты не заблудишься.

Дальше они шли в полной тишине. Фрэнси старалась не думать о его губах. Думала о том, как он был внутри нее, думала о пытке шумом, о пираньях, о двух придурках, которые чуть ее не утопили, о фильме, который Зак ей показал, и опять… о его теле.

Убийца, любовник, палач, мучитель…

Дьявол?

Вообще она не верили в человеческие воплощения дьявола. Просто считала, что в каждом есть его частичка.

В любом из нас есть его семя. Но, слава богу, у большинства так и не возникает случая его удобрить и взрастить.

— Пришли, — сказал Зак, остановившись перед железной дверью.

Фрэнси нажала на ручку, дверь открылась.

— Машина там, — кивнул он.

Она приставила дуло пистолета к его груди, а другой рукой провела ему по лицу, потом ударила его по голове так сильно, что он потерял сознание, закрыла за собой дверь, подбежала к машине — ключи действительно были в замке зажигания — и умчалась.

Зак лежал на полу с руками, связаными за спиной, думая то о Фрэнси, то о фильме, который ей показал. Жившая в нем жестокость началась отнюдь не там, в Югославии, а гораздо раньше, еще в детстве.

Он прекрасно помнил то ощущение, когда зло проникло в него, словно огненная волна, которую он не хотел тушить, хотя ему было очень страшно.

Он закрыл глаза и задремал, прижавшись щекой к полу, прекрасно зная, что байкеры появятся в течение суток. Его положение не назовешь невыносимым, с ним случались вещи гораздо хуже, когда Аркан со своими «тиграми» проверял его перед вступлением в братство. Голод, холод, фильм, пытка шумом и бочка с водой, которые пришлось пережить Фрэнси, — все это не шло ни в какое сравнение с той пыткой, которой подвергли его самого.

И было все сложнее подавлять в себе эти воспоминания.

К тому же хотелось, чтобы Фрэнси встала на его сторону. Она бы поняла, она обязана понять. Теперь ей пришлось почувствовать то, что когда-то почувствовал он.

И очень хотелось снова к ней прикоснуться.

Адриан сидел на кровати в своей комнате в дедушкином дачном доме на острове Вэрмдэ. На коленях у него стоял ноутбук, и он писал то, что не хотел показывать ни одной живой душе. Он занимался этим уже все лето, и Юсеф с Грейс считали, что таким образом он справляется с похищением Фрэнси и стрессом от того, что произошло между отцом и Наташей.

Открылась дверь, и вошел дед.

— Она вернулась, — сказал он. — Твоя мама вернулась.

Юсеф плакал, с его лица исчезло то безжизненное выражение, которое появилось на нем, когда его дочь исчезла.

Адриан отложил компьютер и, подойдя к деду, обнял его, трясущегося от рыданий. Так они долго стояли и оба изнемогали от любви к Фрэнси.

Ее не было две недели.

Целую вечность.

О возвращении рассказала по телефону Крошка Мари. Фрэнси позвонила ей с мобильного и попросила приехать и забрать ее откуда-то в районе Орштафэльтет. Сначала ее долго рвало, а потом она уже была не в состоянии вести машину. Ее трясло, голова кружилась.

Крошка Мари привезла Фрэнси домой на остров Лидингё, раздела, вымыла, вытерла полотенцем, намазала тело кремом — кожа у Фрэнси высохла так, что все тело чесалось, — потом накормила с ложки, отпоила чаем с медом и бульоном, потом дала сухие хлебцы и омлет. Так кормят тяжелобольных. Потом у Фрэнси начался приступ паники, и пришлось ей дать успокоительное — три таблетки собрила. Потом она заснула.

Юсеф и Грейс немедленно сели в машину и уехали, загрузив на заднее сиденье Адриана, а также Пенса с Бэлль в детском кресле.

Был разгар лета, жара, пора отпусков и школьных каникул. Однако Юсефу и Грейс не пришлось нынче отдохнуть. Адриан почти все время сидел со своим компьютером то в доме, то в саду. Из соображений безопасности они почти не выезжали за пределы дачи, которую охраняли люди Фрэнси. Пару раз приезжал Пер, чтобы побыть с детьми. Один раз была Кристина с семьей, они быстро поужинали, так и не поговорив о Фрэнси. У младшей сестры всегда были сложности со старшей, присутствующей или отсутствующей.

Юсеф и Грейс тяжело страдали от того, что их дочери так далеки друг от друга.

Между ними будто лежала запретная зона, на которую обе боялись ступить, чтобы не наступить на заложенные там другой мины страха, зависти, непонимания.

Если бы у сестер не было общих дел по бизнесу, они бы вообще встречались только на обязательных семейных сборищах.

Что будет, когда не станет ни Юсефа, ни Грейс?

Так, в полном молчании, они ехали в город, а потом на Лидингё. И только Бэлль время от времени попискивала.

Она начала ползать и лепетать, и, когда Адриан не был занят своим компьютером, он занимался с ней, учил ее ползать и каким-то словам.

Ворота особняка Фрэнси им открыл дежуривший снаружи Джим.

В доме на диване в гостиной лежала Фрэнси, с ней были Крошка Мари и Луиза. Подали кофе с печеньем, но ни у кого не было сил на светские формальности. Грейс бросилась к дочери, упала рядом с ней на колени и стала гладить и целовать. Обе плакали.

— Девочка моя, я так тебя люблю, — говорила Грейс сквозь слезы, не отпуская дочь от себя, прижимаясь к ней.

Юсеф, сев на край дивана, держал другую руку Фрэнси, худую, словно птичья лапка. Дочь выглядела ужасно, сжавшаяся в комок, обессиленная, с запавшими глазами.

Фрэнси медленно привстала и протянула руки к детям. Все-таки она смогла снова их обнять, поцеловать, насладиться их запахом. Как выросла Бэлль. Сколько же ее не было дома? Крошка Мари ей говорила, но она уже не помнила. Что-то с памятью, она даже не могла вспомнить, сколько она уже дома. День, два, три? Или только что вернулась? Гудело и шумело в ушах, звуки были похожи на те отвратительные и тоскливые, которые передает второй телеканал, когда у них перерыв в вещании и на экране только скучная тестовая картинка.