– Прощай, путник.

Хцеф не стал спрашивать, куда она идёт: разве расскажет о чём эта чародейка, которая растит свой сад, запретный для других.

– Я не провидец, но интуиция заменяет искру. А потому не прощай – до встречи.

Он спускался быстро и ещё долго видел фигуру, идущую вдоль леса. Хцеф был уже в самой низине, когда закатное солнце вспыхнуло и по небу над ним разлилась алая малина.

– А говоришь, ни разу так не выходило, – пробормотал он, улыбаясь и подставляя лицо давно не виданному солнцу. Впереди ждала долгая зима: в Грозогорье ни осени, ни весны не бывало с давних пор. Лето в эти края не заглядывало никогда.

* * *

Впереди три дня и три ночи шипел туман, даром что проходили вёсны. Последняя порхнула прочь пичугой-зорянкой нынче вечером, унесла с собой запах тёплой воды и лесной травы.

Хцеф с холмов Сажи рассудил, что давешние лесные грвецы уже не опасны, и призвал плащ, что хотел отдать спутнице. К полуночи плащ нагнал его огромным нетопырём над снежным простором, но службы сослужить уже не мог: грвецы разодрали его, ища лазеек. А от тряпья тепла не дождёшься… Хцеф поднял воротник и пришпорил лошадь.

Пики Грозогорья разрезали туманы в двух днях пути.

Ледовые сияния расплёскивались в ночном небе, несли прохладу и острый колючий снег. Впору в тёплую карету с меховой полостью, а лучше – на жаркий базар артефактов за Ражим лесом. Там и горячие голубые кристаллы, и пряный фарисей, и янтарные фонари…

К закату второго дня хрустальный мороз отлил перед Хцефом каменные крепостные стены. Ни одной химеры не встретилось ему на пути. Придержав лошадь, он въехал в широкие резные ворота. Холодный воздух лизал дорогу длинными языками теней, над камнями вспыхивали тут и там трескучие россыпи сияний.

– Грозогорье приветствует тебя, путник, – произнесла Филарт, и Хцеф вздрогнул, до того живым и нежданным оказался её голос в собственной голове.

– Правительнице нужен советник, это верно, – гаркнула сморщенная старуха в лиловой хламиде; лицо её было как сухая сливовая кость, а из складок хламиды веяло укропом и прогорклым маслом. – Но советник ли ты, оборванец?

В завешанных космами глазах сверкала насмешка, в голосе с хрипом мешался хохот.

– Да.

– Советник ли ты ей?

– Я знаю, что у вас правит госпожа. Грозогорье – отчие зем…

– Хочешь вернуть престол? – перебила его старуха.

– Я не стремлюсь к власти.

– А глаза говорят о другом, да и погашенная твоя искра, и лошадь твоя, и плащ… Ты бывший колдун, и нечего тебе делать по правую руку нашей правительницы!

– Позволь мне самому решать, к кому наниматься на работу. А лошадь не моя вовсе.

– Приходи к завтрашнему полудню в Сад, может быть, там тебя научат уму-разуму. Увидишь настоящих мужей, один из которых встанет у трона госпожи.

Хцеф коротко поклонился и круто завернул прочь.

– Отмойся, советник! Правители наши не берут в слуги тех, кто воняет дорогой да химерами!

Он велел себе позабыть о словах старухи тотчас, как вышел на холодный солнечный свет. Но таверну, где можно было освежиться после лесного пути, всё-таки разыскал.

Нездешние деньги в Грозогорье стоили дорого. По городским рынкам и лавкам ходили серебряные и медяки, а всего за одну монету из сплава латуни, стали и мельхиора Хцефу отвели просторную комнату, принесли кувшин и плошку, над которой вился горячий сдобный дух, да накормили лошадь, хоть он и не просил. В дальнем углу он увидел корыто, полное мыльной воды, а рядом – свежее полотно и ковш.

В плошке оказалась щедро сдобренная каша, в кувшине – душистый сбитень, точь-в-точь каким угощала Филарт. Хцеф скупо улыбнулся, отёр о полотно руки и принялся за еду. До утра было далеко, закат унялся недавно. Горы накрывала ночь; время познакомиться с землёй отцов. Оставив на столе пустую плошку, Хцеф прикрыл дверь и тихо вышел чёрным ходом.

Занималась лунная дорога, звёздная сеть укрывала небо, расчерчивала тучи вековым еженощным узором. Хцеф не стал будить лошадь: цокот копыт вплетёт в мелодию тишины лишнюю ветвь, шаги куда вернее.

Он углубился в лабиринты подворотен и галерей: Грозогорье взбиралось на скалы опорами, уступами и бесконечными аркадами меж отрогов хребтов. Воздух скрипел вокруг, схваченный врасплох ночной стужей. Хцеф поднимался всё выше, всё дальше уходя от центральных площадей и мощёных дорог. Наконец пропали из виду даже алые всполохи площади Искр, что, точно пасть дракона, разевала над городом золотисто-маковое жерло.

– Продай колдовство!

Он отшатнулся, вскинув руки в забытом злом жесте.

– Продай колдовство, колдун! – Темнота дохнула на него говором, шёпотом, острым блеском. – Продай добром!

– Я не колдун, – тихо ответил он, делая шаг вперёд.

– Путь за тобой искрит! Не ври!

Хцеф не стал оглядываться, обман стар, как мир; да он и сам знал, что давно перестал оставлять след. Годы и годы назад его и можно было поймать такой уловкой, давно – да не сегодня.

На дорогу перед ним скользнул сухопарый карлик, ловкий, как ласка. И глаза у него были, как у ласки: опасливые, голодные, как огромные матовые бусины песчаной латуни.

– Что тебе? – без всякой вражды спросил Хцеф. На лбу собрались морщины, дрогнула пустота в груди, а больше ничего и не произошло. – Что тебе? Ответь и пропусти.

– Погляди, – прошептал карла, извлекая из-за пазухи горсть мелких, оплетённых шнуром синих шаров. Шары светились и метались в грубых путах, в синей глубине вились тёмные спирали. Карлик встряхнул связкой – раздался сухой перестук, словно кости упали на стол. – Погляди и подумай, хочешь ли ты отдать свой добром или желаешь, чтобы я сам его вынул?

Голос у карлика был алчный, дрожащий. Хцефа и самого пьянил тёмный танец внутри шаров. На минуту он позабыл о карле, о правительнице Грозогорья, о ночной дороге… Ныло в груди. Плясали в шарах густые чернильные огни. Сколько их? С десяток, а то и больше. Если такой силой верно распорядиться…

– Ца-ца-ца! – Карла предостерегающе вскинул нож, широким лезвием огородив шары от взгляда Хцефа. Что-то слабо толкнулось под сердцем, потянулось туда, к голубому свету…

– У меня нет искры, – сухо ответил Хцеф и пошёл вперёд, отодвинув карлу и оглянувшись, только чтобы ещё раз увидеть колдовской танец в шарах. Но карла уже спрятал своих синих пленников, а через мгновение и сам убрался в тени, из которых пришёл.

Хцеф посмотрел назад и сам удивился, как высоко успел уйти. У его ног лежал грозный безлетний город. Над горами расплёскивался рассвет.

Он спешил обратно как мог, но солнце уже простилось с полуднем, когда он свернул с Искристого тракта к широкой площади Сада. Толпа у старого кварцевого фонтана, вдоль которого выстроились каменные фигуры супруг правителей, редела. Успокаивая дыхание, Хцеф поглядел на струи, бившие в высокий стеклянный купол, хранивший Сад от холода небес. Здесь, на этой площади, в каменных горшках шумела зелень, а нефритово-соломенный солнечный свет ласкал, как дыхание ранней весны – нежное и колкое одновременно.