Такую стойкость Борисевич оценил. Похоже, Грибанова затеяла всё свалить на охранников-подельников. А что, доказательства пока перед ней никакие не выложили. Обыскивать свой дом в поисках телефона муж наверняка не даст. От звонков на этот самый телефон, которые Борисевич конечно же вычислит, жена постарается откреститься, придумает какую-нибудь красивую легенду. А по поводу признаний охранников ("расколются" они, никуда не денутся), то кому Грибанов поверит: дорогой Лидии или каким-то мужикам с вахты?

Прав был Казик. Дело скользкое, тут даже не лед, по которому на коньках проедешь, а масло разлитое, на котором ноги разъедутся и лоб до самых мозгов расшибешь.

— Я думаю, — неожиданно твердо сказала Екатерина Иннокентьевна, обращаясь к сыну и только к нему, — что в отношении Лиды и Вадим, и господин Казик заблуждаются. Рассказанная ими история, конечно, выглядит довольно логичной. Но я тебя всегда учила, Саша, что именно самые невероятные истории выглядят наиболее правдоподобно.

Грибанов молчал, напряженно глядя на крышку полированного стола, словно пытаясь разглядеть собственное отражение. Или отражение правды… Или лжи…

— Позвольте, я поведаю вам ещё две истории, — произнес Казик вкрадчиво, многозначительно улыбнувшись Екатерине Иннокентьевне. — Не в моих правилах рассказывать о своих клиентах… я имею в виду тех, кто обращается ко мне как к психологу, но всё же кое-какой информацией поделюсь. В конце прошлой недели ко мне обратилась женщина. Весьма и весьма достойная женщина. Она, конечно, назвала вымышленное имя и, конечно, назвала другие вымышленные имена, но… проблему свою изложила весьма правдиво. Она поведала о неком знакомом, который тоже очень достойный человек, но… сосуществовать с ним очень трудно. Знаете, есть такая категория людей, которые считают, что имеют право везде устанавливать свои правила. Быть может, не самые принципиальные правила, чаще всего как раз связанные с мелочами, но этих мелочей так много, и они настолько плотно расставлены, что у близких такого человека возникает ощущение, будто они постоянно ходят по острым гвоздям. Они, самые близкие люди, разумеется, стараются попадать между этими гвоздями, они очень стараются и страшно напрягаются, но всё равно натыкаются и натыкаются, напрягаются и напрягаются… Так вот женщина, которая ко мне обратилась, очень боялась, что однажды кто-то не выдержит и произойдет какая-нибудь беда. Вы, Екатерина Иннокентьевна, мать семейства и мудрая женщина, понимаете, что я имею в виду?

— Что? — деревянным голосом отозвалась она.

— Мне кажется, та женщина удивительно точно описала вашу семью. И вашего сына. И состояние вашей невестки, и вашей внучки.

— При чем здесь Карина?! — вдруг рявкнул Грибанов.

— При том, — не повышая, в свою очередь, голоса, сообщил Казик, — что в истории с похищением ваша дочь — отнюдь не жертва. Она, если так можно выразиться, соучастница. Не только ваша жена, но и ваша дочь решили получить с вас два миллиона долларов, а потом… когда всё уляжется… в общем, я полагаю, они просто бы потом стали жить отдельно от вас.

У Борисевича всегда была отменная реакция, но этот миг он пропустил. Просто совершенно его не ожидал. Просто совершенно не мог предположить, что Александр Дмитриевич Грибанов, степенный и солидный, вдруг подскочит к Казику, сдернет его со стула и буквально вцепится в горло.

Казик издал хриплый звук и суматошно замолотил по воздуху руками. Женщины закричали. Начальник службы безопасности компании "Город" ринулся к президенту компании "Город" и резко ударил его в бок. Грибанов клацнул зубами и принялся валиться на стол. Казик ойкнул и стал сползать на пол. Доли секунды Вадим решал, кому прийти на помощь, и выбрал начальника. Он обхватил Грибанова руками и попытался усадить на стул, одновременно стараясь не слишком сильно отпихивать локтями вцепившегося в него самого женщин и не наступить на трепыхающегося у его ног Казика.

Это была нелепая и одновременно жуткая сцена, которую надо было немедленно прекратить, и Борисевич гаркнул во всю мощь:

— А ну все замерли!

Неожиданно все действительно замерли, и стало очень тихо, и все это напоминало остановившийся кадр какого-то дурацкого боевика. Вадим глубоко вздохнул и вытер рукавом взмокшее лицо.

— Александр Дмитриевич, — он попытался выдавить из себя извинительные нотки, но получилось совсем иначе — твердо и почти сурово: — Мои ребята сегодня нашли старушку, которая гуляет с собакой. Ей показали фотографию Карины, и она сказала, что видела эту девочку. Девочка шла по двору совсем одна и ела мороженое. Сначала мы решили, что старушка обозналась. А теперь я точно знаю: если ей показать Карину, она её узнает.

— Маски кота и мыши… на похитителях… — просипел из-под стола Казик. — Это Том и Джерри, это из мультфильма. Такие маски мог придумать только ребенок.

Грибанов сжал виски совершенно белыми пальцами и глухо застонал:

— Лида, принеси телефон. Или я прикажу обыскать дом…

ГЛАВА 31

Дочь плакала и просила прощения.

Жена рыдала, но ничего не просила.

Мать просто молчала и, кажется, ни на что не реагировала.

Однажды лет в пятнадцать Саша Грибанов попал в крепкую драку. Эта драка не имела к нему никакого отношения, просто он оказался в ненужный момент в неподходящем месте. И получил в челюсть — в общем-то, совершенно случайно, как говорится, "налетел на кулак". Он даже ничего не успел понять — отключился и словно на мгновение умер. А когда ожил, вдруг ощутил, что вокруг другая, совершенно непривычная для него жизнь. Эта жизнь протекала где-то внизу — там ходили люди, ездили машины, росли деревья, стояли дома… А сам он парил в воздухе и на всё смотрел с высоты, только смотреть было трудно, потому что глаза застилал туман, а уши были словно заткнуты ватой. Он напрягал зрение и слух, он улавливал движения и звуки, но всё это воспринимал отрывочно, какими-то отдельными мазками, и удивлялся, что не может всё собрать воедино, не может ухватить всё разом, не может понять всё ясно. А ещё он видел самого себя, лишенного четких очертаний, но вполне узнаваемого, и слышал свой голос, но с трудом понимал, о чём же говорит. И это тоже удивляло.

Потом ему объяснили: результат шока, так бывает.

Сейчас он испытал то давнее детское ощущение. Но совсем не удивился. Напротив, вроде как "увидел" шевеление собственных мыслей и "услышал" собственный внутренний голос, который сказал: всё так и не иначе, и постарайся ухватить главное, потому что полностью понять ты ничего не сможешь. И он покорно согласился, хотя давным-давно забыл, что такое покорность.

Сквозь "туман" он видел людей, которые ходили не в ботинках и не в одноразовых тапочках,