Некоторых антифедералистов никакие поправки к Конституции не устраивали. У них вызывало ужас само по себе предложение превратить Национальную легислатуру в орган, представляющий не штаты, как Континентальный конгресс, а отдельных граждан, и в соответствии с этим заменить равное представительство пропорциональным. Мэрилендец Л. Мартин оценил эту схему как «систему рабства, которая связывала по рукам и ногам 10 штатов Союза и отдавала их на милость остальных трех»[840]. Иногда сама идея того, что народ США в случае прямых выборов будет действовать как единое целое, казалась почти что созданием унитарного государства. П. Генри заявлял, критикуя открывавшую Конституцию 1787 г. формулу «Мы, народ»: «Кто уполномочил их говорить таким языком — „мы, народ“ вместо „мы, штаты“? Штаты — характерная черта и душа [любой] конфедерации. Если штаты не являются действующими лицами этого договора, это должно быть одно громадное консолидированное национальное правительство»[841]. Здесь выявляется определенное противоречие между суверенитетом народа и суверенитетом штатов. Довольно часто антифедералисты отстаивали второй, но не первый из этих принципов. Джефферсон проявил больше приверженности демократическим ценностям, когда писал Мэдисону: «И хотя я думаю, что избранная таким образом Палата [представителей] будет очень сильно уступать нынешнему Конгрессу, будет весьма недостаточно квалифицированна, чтобы законодательствовать для Союза, заниматься международными делами и т. д., однако этот недостаток не сможет перевесить ее достоинства: сохранение нерушимым фундаментального принципа, согласно которому народ могут облагать налогами только его собственные представители, избранные им самим посредством прямых выборов»[842].

«Монархический» элемент «смешанного правления», как уже говорилось, был воплощен в президенте. Вопрос об организации «монархической» ветви также стал предметом ожесточенных дискуссий. По авторитетному мнению Монтескье, исполнительная власть должна быть сосредоточена в одних руках, «так как эта сторона правления, почти всегда требующая действия быстрого, лучше выполняется одним, чем многими; напротив, все, что зависит от законодательной власти, часто лучше устраивается многими, чем одним» [843]. Стоит напомнить еще раз, что «отцы-основатели», следуя аргументации «Духа законов», ни в коем случае не собирались вводить в США наследственную монархию. А вот о том, что во главе исполнительной власти должен находиться один человек, националисты (будущие федералисты) заговорили еще в начале 1780-х гг. Идея носилась в воздухе: введение «единоличной администрации» предлагали А. Гамильтон, Дж. Джей, Н. Грин, Дж. Дуэн[844]. В августе 1780 г. на конвенте трех новоанглийских штатов в Бостоне были приняты следующие резолюции: «Союз данных штатов должен быть упрочен более надежным и постоянным образом; полномочия Конгресса должны быть более ясно установлены и определены; важнейшие [обще] национальные заботы Соединенных Штатов должны находиться под управлением одного верховного главы»[845].

На Филадельфийском конвенте мнения по этому вопросу разошлись. Некоторые делегаты сочли, что само наличие президента недопустимо. Х. Уильямсон (Сев. Каролина), например, заявлял, что «одно из возражений против единоличного магистрата — то, что он будет выборным монархом и почувствует дух такового»[846]. Рэндольф привел следующие аргументы против введения поста президента: отвращение народа к монархии; невозможность доверить власть одному человеку; ущемление интересов окраин в том наиболее вероятном случае, если президентом будет избран житель центра[847]. В предложенном У. Пэттерсоном конституционном проекте, т. наз. «плане Нью-Джерси», фигурировала коллективная исполнительная власть. Верховный орган исполнительной власти должен был состоять из нескольких лиц, избираемых Конгрессом, переизбрание которых на второй срок не допускалось. Они могли быть отстранены от должности Конгрессом по требованию губернаторов нескольких штатов. Этот исполнительный совет мог назначать федеральных чиновников и руководить военными операциями, но ни в коем случае не командовать войсками[848].

Большинство все же предпочло модель «единой и неделимой» исполнительной власти. Дж. Ратледж (Юж. Каролина) заявил в поддержку этого положения, что «один человек будет чувствовать наибольшую ответственность и наилучшим образом управлять государственными делами»[849]. В конечном итоге, именно эта точка зрения победила. По контрасту с ранними конституциями штатов, не предусматривалось тайного совета, который мог бы ограничивать действия президента. Самая консервативная трактовка, пожалуй, принадлежала Г. Моррису. Как и другие федералисты, Моррис видел основную опасность для республиканского строя в возможном усилении законодательной власти. Даже разделение Конгресса на две палаты и введение Сената не казалось ему достаточно надежной мерой защиты. Лишь в президенте он видел силу, способную защитить народ от «тирании законодателей»: «Легислатура будет вечно стараться возвеличить и продлить свою власть; для этой цели она будет пользоваться критическими моментами, созданными войной, вторжением или беспорядками. Поэтому необходимо, чтобы глава исполнительной власти стал защитником народа — и даже низших классов — от высокородных и богатых, которые с течением времени непременно будут составлять законодательный орган»[850]. Поэтому на Конвенте в Филадельфии Моррис предложил ввести институт пожизненного президентства, причем президент наделялся правом абсолютного вето и не подлежал импичменту. Но большинство делегатов были шокированы подобным предложением. Наиболее приемлемый срок полномочий президента без особых прений был определен в 7 лет[851]. Предложение принадлежало Ч. Пинкни (Юж. Каролина). Дж. Уилсон, P. Шерман (Коннектикут), Г. Бедфорд (Делавэр) высказались за три года. Позднее срок полномочий президента был сокращен до шести лет, а затем — до четырех (ст. II, разд. 1).