Осман хмыкнул, ударом хлыста сбил с головы Нелли шапку. Девушка вскрикнула от неожиданности, по плечам водопадом разлетелись густые волосы.

Данко попробовал загородить невесту.

– Уважаемый господин, мы идем в Рисан. Моей… моя…

Осман криво ухмыльнулся. Лицо растянулось в усмешке, но глаза как были, так и остались двумя холодными камешками.

– То-то мне показалось что-то странное в вас.

– Уважаемый господин, мы следуем…

Сбоку подлетел пышущий гневом турок, в руках его блестела сабля:

– Шпионы!

– Меня зовут Данко. Я – сын торговца рыбой по имени Тодор. Мы – подданные Великой Порты и… исправно платим налоги. Она – моя сестра! В Рисан мы идем!

Но его никто не слушал. Предводитель всадников разглядывал испуганную девушку, остальные османы, злые оттого, что чуть не прозевали переодетых лазутчиков, теснили лошадьми Данко. Тот ухватил свою невесту за руку, не желая расставаться.

Вот чей-то конь слишком сильно толкнул пятящегося юношу, тот пошатнулся, врезавшись в стремя другого турка. Всадник перетянул неловкого нагайкой. Защищая голову, Данко резко поднял дорожный посох, и тут же мелькнули сабли в ладонях воинов султана. Сразу несколько клинков, под душераздирающий визг Нелли, врезались в затылок и шею паренька. Янычары били сильно, но незаточенной стороной и не насмерть. Командир приказа рубить не давал – чего тут спешить? За самоуправство можно и самому головы лишиться.

Тупая сторона сабли лучше острой. Но когда клинок в руках опытного бойца, то часто хватает и этого. Один удар Данко выдержал бы легко, пять – не сумел. Из раскроеной головы хлынула кровь, юноша повалился наземь, в пыль дороги. Кто-то из всадников ухватил зашедшуюся в крике Нелли за волосы и притянул к лошадиному боку, затыкая рот попоной.

Командир осман подал знак, чтобы девушку развернули к нему.

– Ничего, – резюмировал он увиденное. – А я думал, что подарить Салы-ага…

Турок повернулся к почтительно столпившимся вокруг нукерам:

– Тут же и подарок, и дело нужное. Аллах, воистину, награждает нас, лишая врагов наших разума. Бабу – в мужской одежде на дорогу выпустить?! Какой добрый турок проедет мимо?!

Османы заулыбались. Предводитель всадников тоже ухмыльнулся собственной шутке. Девушку скрутили, заткнули рот и втянули на круп запасного коня.

– А этого? – подъехавший онбаши[107]улуфажей, конных янычар, указал саблей на распростертого в крови паренька.

– Добить.

Предводитель уже развернул коня в сторону города. Следом припустил эскорт.

Два последних всадника придержали лошадей, спешились, подошли к телу. Залитое кровью, скрюченное, оно не подавало признаков жизни.

Один из осман вытащил саблю, склонился к побитому лазутчику, ткнул лезвием в живот, потом сделал знак товарищу. Оба, чертыхаясь, обошли кровавую лужу.

По-хорошему, им следовало бы перерезать глотку шпиону. Но перед прибытием в Рисан каждый из них надел на себя выходную одежду, щегольские туфли из крашеной кожи, лучшие пояса. Все – для того, чтобы предстать перед Салы-ага при полном параде. Теперь туркам очень не хотелось марать дорогую ткань и пачкать обувь. А уж забрызгать ее кровью – и подавно. Сторонясь, на вытянутых руках, улуфажи оттащили труп от дороги и скинули тело в ближайшую расщелину. К утру волки и косточек не оставят!

… Когда за последними янычарами уже давно осела пыль, «труп» дернул ногой, охнул, зашелся в кашле и рывком сел.

До берегов Боки добрались без проблем. Турецкие канонерки, сторожившие бухту, расступились перед мощным союзным фрегатом. Судно прогулялось вдоль скалистых берегов, выискивая удобное место для стоянки. С наступлением вечера от борта корабля отчалила маленькая лодка.

Алекс сошел на берег в виду деревни, в которой у Карабариса имелся надежный человек. При расставании арамбаши указал брату парочку мест, откуда можно передать весточку, случись чего, или переждать напасть. Алекс запомнил все на «отлично».

Не прошло и часа с момента, как нос лодки ткнулся в берег, а русский агент уже сидел в домишке, попивая кисловатое винцо и довольно крепкую домашнюю самогонку. Сын хозяина дома в это время топал в сторону Грабичей. За пазухой у мальца было послание Карабарису или тому гайдуку, который оставался старшим в деревне в отсутствие атамана.

К утру Алекс поднялся обратно на борт. Не следовало думать, что соседи в деревне будут слепы и глухи, а турки, стоявшие в гарнизоне ближайшего города, безалаберны.

Фрегат отчалил, прошелся по бухте до Херцег-Нови, взял груз свежей воды и продуктов. К вечеру третьего дня русский корабль уже болтался на якоре в оговоренном в письме месте.

Потемкин нервничал, но все прошло неплохо. С закатом на берегу появилась парочка знакомых юнаков из четы брата. Следом подтянулся импровизированный караван из мула и четырех осликов. Пятеро подростков-погонщиков оказались соседскими мальчонками, еще недавно вместе с Саво наблюдавшими за тренировками брата арамбаши.

Алекс, разглядывая побелевшие от волнения лица пареньков, вспомнил фразу Карабариса о том, что в здешних горах взрослеют рано, но до зрелости доживают немногие. Так старший из братьев Джанковичей когда-то объяснял, почему слово «юнак» происходит от слова «юный».

– Война – дело молодых, – буркнул тогда Барис.

– Лекарство против морщин, – добавил на автомате Алекс, чем вызвал недоумевающий взгляд брата.

Пришлось быстро соврать, что слышал новую песенку в Питере. Да запомнил лишь пару фраз. Когда Алекс попробовал напеть хит Цоя, Барис недовольно поморщился. Но объяснение проглотил.

В Грабичи добрались к вечеру следующего дня.

Животные и люди, нагруженные оружием, припасами и порохом, еле волокли ноги. Из всех только Алекс шел налегке, но и он вымотался.

Сгрузив связки карабинов, сабель, ящики с припасами и бочонки с порохом в дом арамбаши, сербы поплелись отдыхать. Сам Потемкин завалился спать.

И сразу же канул в мягкую отупляющую бездну, в тяжелый вязкий сон без сновидений. Но лишь только на звездное небо выползла луна, Алекс проснулся. В голове звучал знакомый до боли шепот.

Пошатываясь и потирая гудящий лоб, Потемкин потянулся на выход. Хотелось глотнуть ночной прохлады, умыться горной росой, вытянуться на свежем ветерке.

Напротив дверного проема сидела тень.

Пистолет, ставший уже привычным за последнее время, казалось, сам прыгнул в ладонь. Пока Алекс вспоминал, подсыпал ли он пороху на полку, его губы, меж воли, зашептали слова молитвы. Уж очень непривычно смотрелся ночной гость: развевающаяся одежда, длинные волосы, неестественная худоба рук.