– Нельзя нырять в море и смотреть, что там, в глубине. Нехорошо это. Если бы было хорошо, Аллах подарил бы людям плавники… как вот у этой, – и он указывает на брелок, который я сжимаю в руке.

– Тебе нравятся акулы?

– Нет. У меня в деревне, в Индии, они иногда заплывают из океана в реку и пожирают людей.

Я указываю ему на домик дайвинг-центра:

– А они там, наверное, обожают акул?

– Да. Особенно один из них. Он majnun.

– Majnun?

– Одержимый.

Я колеблюсь между раздражением и тревогой.

– Не понимаю.

– Это они так говорят.

– Кто «они»?

– Старики в деревне.

– Те самые, что говорили о джиннах?

Он кивает.

– Значит, она умерла из-за джинна?

– Нет, она умерла в море, но на берег ее вынесло не море, а джинн. Чтобы навести страх на деревню. Она ведь была из иноверцев, как и ты, – христианкой.

– Откуда ты знаешь?

– У нее был знак. На коже.

У меня перехватывает дыхание. Пытаюсь сдержать нахлынувшую боль. И еще ярость – от мысли, что ее тело было открыто для чужих взглядов. Ее тело, все сокровенные тайны ее тела… На миг передо мной проносятся жуткие видения. Надругательство. Но я цепляюсь за отчет, представленный мне чиновником из консульства: «Травмы – отсутствуют. Сексуальное насилие – нет».

– И ты его видел?

– Я же сказал, что нет.

И снова его взгляд устремляется к морскому горизонту.

– Раким, объясни мне поподробнее, что такое джинн?

Он отвечает, не отрывая глаз от моря:

– Wa Khalara Al-Janna Min marijn Min Narin…

– И что это значит?

– «И создал Он джиннов из магмы огненной».

– Это из Корана?

– Да. Джинны – такие же Божьи создания, как ангелы и люди. Ангелы созданы из света, люди из глины, а джинны из огня.

– И они злые?

– Они живут по своей собственной воле, могут быть то добрыми, то злыми. Вот Иблис – есть такой джинн, – он всегда злой.

– Иблис?

– Дьявол.

Мне хочется встать и уйти. Я уже не в силах выносить все это. Но мне больше не с кем говорить о ней, кроме как с ним.

– А ты сам-то веришь в джиннов?

– Все люди верят в джиннов. Верят в них так же, как верят в то, что змеиная кожа помогает от сглаза.

Внезапно он выпрямляется, разглаживает свою набедренную повязку, пожимает мне руку и прижимает свою к сердцу:

– Я надеюсь, что ты найдешь ответ.

Я тоже встаю. Остается последний вопрос:

– А как его имя… того, кто зовется majnun?

Индус застывает на месте, явно не решаясь ответить. Потом неохотно выдавливает:

– Marine.

– Почему ты зовешь его majnun?

– Потому что он разговаривает с рыбами.

Я с трудом удерживаюсь от смеха.

– Так, значит, он джинн?

– Да нет, он-то человек. Джиннов нельзя увидеть. Но есть племя джиннов, которое живет в море, – Маариды. И наши старики говорят, что он беседует с Мааридами.

Я больше ничего не понимаю. Пора прекратить этот разговор о потусторонних силах.

– Так где ее дом? – спрашиваю я.

Он оборачивается. Деревня вся перед нами как на ладони, в окружении зеленой пальмовой рощи, позади которой высится золотисто-коричневая гора под необъятным ярко-синим небосводом. Мимо проходит женщина в черном покрывале, ветер забирается в складки ткани, раздувает ее; она останавливается, смотрит на нас и исчезает.

– Там. Вон тот белый дом.

Домик совсем неказистый, похожий на все остальные. Единственный заметный изыск – две круто изогнутые арки на высоте человеческого роста, затеняющие пространство у входа. Деревянная дверь голубого цвета украшена тремя металлическими полосками, которые переплетаются, образуя ромбы и звезды. Справа от двери маленькое зарешеченное оконце. Я приникаю к нему, но цветастая занавеска мешает разглядеть, что там внутри. Дверь заперта на замок из золотистого металла, с надписью Goldcity. Я вставляю в него ключ. Наконец-то я что-то узнаю.

Ключ не входит в скважину. Я пытаюсь вставить его снова и снова – ничего не получается. Может, индус перепутал дом? Или кто-то сменил замок? Слышу шаги за спиной. Оборачиваюсь, стараясь унять сердцебиение. Передо мной светловолосый мальчик в слишком просторной дишдаше, которого я встретил в деревне. Он направляется к соседнему домику, с любопытством подглядывая на меня. «Kifak?» Это слово из моих ливанских воспоминаний – «Все в порядке?». Мальчик не отвечает, не улыбается. Он встает на цыпочки, чтобы дотянуться до дверной ручки своего дома. Я трясу деревянным брелоком-акулой, прицепленным к моему ключу. И медленно подхожу к нему.

– Женщина… иностранная женщина… она жила здесь? Это ее дом?

Малыш кивает.

Я уже ничего не понимаю. Присаживаюсь в тень. Отсюда виден центр дайверов. На террасе опять никого. Но я решаю наведаться туда.

Пальмовые листья, образующие навес у входа, пожухли от солнца, но само здание с бетонным фундаментом выглядит вполне солидно. Справа от двери висит большой деревянный щит с названием DIVING@ABU NUWAS и картой с россыпью кружочков, в каждый из которых воткнут маленький красный флажок с белой полоской. Вероятно, это места для ныряния. Теперь я понимаю, что мы находимся на полуострове, берег которого изрезан десятками извилистых фьордов. Рядом щит поменьше, из пробки, завешенный выцветшими фотографиями: люди в масках, с баллонами за спиной, плавающие среди огромных, величиной с овцу, черепах, между коралловыми гротами таких сказочных расцветок, что версальские садовники умерли бы от зависти. Здесь же прикреплен листок с днями недели и метеосводкой, выраженной в одной-единственной пиктограмме – улыбающемся солнечном диске. Тут же на веревочке висит шариковая ручка – для записи на погружения. Я направляюсь к двери… чуть было не написал «к смерти». Сердце у меня бьется как сумасшедшее. Застекленная створка сплошь покрыта стикерами, представляющими, более или менее, все, что плавает в воде: дельфинов, акул, ныряльщика с гроздью пузырьков над головой, стилизованную хищную рыбину, заключенную в круг с красноречивым лозунгом «DIVE NOW, WORK LATER»[205].

Открываю дверь и оказываюсь… среди выпотрошенных человеческих тел, висящих на крючках. Это гидрокостюмы – вялые, пустые, сморщенные оболочки. С прилавков на меня смотрят пустыми глазницами маски для подводного плавания, здесь же различные жидкости в бутылях с маркировкой AbyssNaut. В глубине помещения – закрытая фанерная дверь, перед ней письменный стол и стул. На железной вертушке – почтовые открытки. На одной белая мурена с черными пятнами широко разевает пасть, впуская прозрачную креветку, которая снует там, между зубами, словно электрическая зубная щетка. На другой – аэрофотосъемка полуострова: мощные горные хребты, безнадежно голые и бесплодные, лишь на правой его оконечности приютилась маленькая треугольная долина, напоминающая мягкими очертаниями и пальмовой растительностью женское лоно.