Угляна наставляла Младину: каждый раз, ложась спать, нужно позвать своего чура-вещуна и попросить о науке. А потом обязательно вспомнить свои сны и обдумать, что они означают. Младина так и делала; нередко просыпалась ночью и рассказывала сама себе виденый сон, чтобы утром легче вспомнить. Видения приходили по большей части приятные, красивые: иной раз ей снилось, будто она плавает, как рыба, в прозрачной теплой воде среди зеленых берегов, а иной раз – летает, но не птицей, а в своем, человеческом облике. Это оказалось очень легко: только подпрыгнуть, оттолкнуться ногами от земли и делать такие движения, как если плывешь. Приходилось прикладывать усилия, чтобы не упасть, но воздух держал ее, как держит пловца вода. И она взмывала ввысь, видела под собой зеленую и голубую землю – во сне всегда стояло лето. Иной раз она вдруг ослабевала и снижалась, но тогда нужно было лишь сосредоточиться, сделать плечами усилие, и воздушные токи снова несли ее вверх. И тогда она видела себя со стороны: в белой рубахе, с распущенными волосами до пят, она летела в небесной голубизне, похожая на облако, лебединая дева с руками-крыльями.

Иногда ей являлись сны о других людях, и чужие жизни целиком проносились перед ней. А иной раз она лишь слышала спор незнакомых голосов в туманной мгле и потом просыпалась, зная нечто такое, чему Угляна ее еще не учила.

Привыкнув, она начинала смотреть сны и наяву. Даже не требовалось закрывать глаза: глядя на лес с завалинки или возясь по хозяйству, она различала все, что перед глазами, и в то же время в ее зрении было некое подводное течение – видения иной жизни, взявшиеся неизвестно откуда. Обитая в лесу, по многу дней не видя никого из людей, кроме Угляны, она почти перестала понимать, на каком свете находится. В лесу это немудрено, ведь он и есть порубежье миров.

Один сон ей особенно запомнился. Ей вновь показалась Велезора, ее чур-вещун. Белая женщина с ярким огнем в груди возникла среди тьмы, словно полная луна на ночном небе, и поманила за собой. Младина шагнула вслед за ней из тела и поплыла над ночным лесом. Внизу тянулась дорожка синих огней. Приглядевшись, она разобрала, что это волчья стая идет цепочкой. Спины зверей – десятка полтора – отчетливо виднелись на белом снегу под лунным светом. Вожак первым разрезал нетронутый снег, но позади стаи оставалась единственная цепь отпечатков, будто прошел всего один волк: так точно каждый ступал в след идущего впереди.

Полет замедлился: Велезора держала ее за руку и не пускала дальше, словно призывая смотреть внимательнее. Младина окинула цепочку взглядом и отметила, что вожак намного крупнее остальных. Да это же не волк, а медведь! Что за чудо?

Но не успела она удивиться, как увидела: это и не медведь… От ужаса ее пронзило холодом: такого чудовища она никогда не видела и не знала, что подобное может существовать. Это было нечто среднее между волком и змеем: вытянутое тело с короткими когтистыми лапами, покрытое вместо шерсти блестящей серой чешуей, голова вроде волчьей, с огромной пастью и горящими круглыми глазами. Четыре лапы двигались так проворно, что казалось, их не меньше восьми, и в самих движениях этого чудища было змеиное проворство, внушавшее омерзение.

Потрясенная Младина упала бы, если бы ее не поддержала рука Велезоры. И тут же обнаружила себя лежащей на обычном месте в избе Угляны – в холодном поту, всхлипывающей от страха. «Ну, будет, будет!» – успокаивающе шептал знакомый голос Раганы, и невидимая рука сжимала ее руку. Шамкала что-то старая ведунья-голядка – видимо, Младина невольно разбудила хозяев очага.

Весь день этот сон не давал ей покоя, и еще несколько дней не отпускало чувство тревоги. Младина вдруг начала бояться чего-то: глухой заснеженный лес стал казаться полным опасностей, и с приходом сумерек она тщательно задвигала заслонки на оконцах, чтобы огонек светца никак нельзя было увидеть снаружи. Хотелось спрятаться вместе с избушкой, зарыться под снег, затаиться, как мышь в норке.

И все мерещилось, будто волки уже сидят вокруг избы, а то чудовище – прямо напротив двери…

* * *

А потом случилось страшное. Под утро Младина проснулась, еще в глухой тьме, сама не понимая, что ее разбудило: вроде какой-то звук, но она не успела его разобрать сквозь сон. В воздухе было разлито леденящее чувство присутствия чего-то жуткого.

– Кто здесь? – одновременно с этим крикнула со своего места Угляна.

Звук раздался снова: со скрипом отворилась в темноте дверь, потом закрылась. Потом опять открылась и не закрывалась дольше, будто проходят несколько человек. Однако звука шагов слышно не было. Да и не мог никто войти, двери на ночь Угляна и Младина запирали тщательно: и в сени, и наружную, и обе по очереди ходили друг друга проверять. Никто не мог ее открыть! Кроме…

Младина соскочила с лежанки, вертя во тьме головой. По избе веяло холодом, словно дверь стояла распахнутой прямо в зимнюю ночь. И воздушные токи шевелились, словно какие-то существа вереницей проходили мимо нее. Вот зашуршало что-то у печи, застучало на столе.

Вскрикнула Угляна. Но не успела Младина спросить, что там, как на ее лицо и руки посыпались обжигающе холодные капли. Она ахнула от неожиданности, хотела прикрыть руками лицо, но замерла – ибо вдруг прозрела.

Тесная изба была полна людей. Чередой они входили через беспрестанно хлопающую дверь и выстраивались возле Угляны и Младины. Скрюченные бабки, раскосмаченные старые девки, бородатые мужики. Несколько подростков, в чьих лицах отпечаталось нечто нездоровое, нежизненное. Младина вроде бы догадывалась, кто это, но не могла собраться с мыслями. Все были полуодеты, с непокрытыми головами. И у всех на белом полотне сорочек, на столь же белом теле ярко выделялись кровавые раны. На голове, на груди, на шее… Рубленые раны, расплывшиеся по полотну пятна крови, кровавые потеки на бледной коже. У кого-то черная полоса пересекала шею – голова едва держалась. Полузакрытые глаза смотрели на Младину, дрожащие руки тянулись, словно жаждали схватить, но не могли достать сквозь какую-то невидимую преграду.

Это были мертвецы. Те, кто убит злодейским образом, но не погребен по обычаю, не успокоен, не отомщен, кого родичи не кормят в дедовы дни, не приглашают за стол. Но едва Младина это осознала, как первый ужас и растерянность сменились гневом. За каким лешим к ней притащились эти гнилушки! Разве еще не поняли, что с ней шутки плохи?

– А вы чего здесь забыли? – в ярости закричала она. – Кто вас сюда звал? А ну пошли прочь – Ящеру в пасть, в бездну преисподнюю, где солнце не светит, роса не ложится, там вам место пусто до скончания времен!

Мертвая рать дрогнула и подалась назад, будто ее оттолкнула ярость Младины. А та схватила прислоненную к стене метлу, которой мела по утрам избу, и бросилась на покойников.

Толпа мертвецов пошатнулась; те, кого задели прутья, исчезли, только белые пятна мелькнули. Крича что-то про «бабьи зазоры и ярого волхва», Младина продолжала махать метлой, пока не вымела последнюю бледную тень из дальнего угла. После этого она выронила метлу, села на камень очага и разрыдалась от потрясения. Было холодно, ее колотило, во всем теле чувствовалась слабость, голова кружилась, а перед глазами мерцали белесые пятна. Они то наступали, то отодвигались, то тянули за собой в бездну, то грозили поглотить. Под камнем бормотали что-то по-голядски: не то бранились, не то удивлялись.