Но за миг до того, как открылись мне четыре жутких лика Малхемувеса и горькая капля желчи с заржавленного меча его упала на мой жаждущий язык, за миг до этого, говорю я, водная пропасть раскололась на две неравные части, в проем просунулась маленькая цепкая рука, схватила меня за волосы и повлекла вверх — к синему небу, к солнцу, к жизни и любви…

Когда я открыл глаза, то увидел над собой бездонное небо, солнце и прозрачный до синевы, сладкий теплый воздух. Но слаще воздуха, ярче солнца было лицо склонившейся надо мной Ди Чунь. Синие глаза ее сияли, она ласково улыбалась мне, гладила по щеке, она была так близко, что черные стриженые волосы ее чуть слышно касались моей щеки.

Земля подо мной качалась, ходила ходуном, но я не удивился. Впрочем, в следующую секунду стало ясно, что качалась не земля — легко покачивалась на волне длинная долбленка, на каких до сих пор сплавлялись по реке амазонки.

Мы с Ди Чунь медленно плыли прямо по черным водам Амура, плыли вдоль деревни, которая, полузатопленная, вопросительно глядела на нас с берега. Крепкие русские избы, кривоватые китайские фанзы, приземистые еврейские дома с недоструганным бревном, высунувшимся с самой неожиданной стороны, — все это торчало из воды, просилось, лезло вверх, наружу, к надежной тверди. На крышах и деревьях сидели люди — разные, разнокалиберные: китайцы, евреи и русские, причитающие бабы их, крикливые дети, домашние животные, кошки, собаки и прочее, до мышей — сидели, объединенные могучим и враждебным походом воды, глядели по сторонам, ждали спасения. Не сидели на крышах только амазонки — их деревня стояла на самом отшибе, в глубине, и, похоже, наводнение ее не сильно затронуло. Зато амазонок полно было в воде, вокруг затопленных домов. Они плавали на своих долбленках и собирали тех, кто, уподобившись медведям и диким, висел теперь на деревьях и на крышах — там, куда их загнало наводнение.

Спасали людей амазонки с перебором: сначала в лодки сажали девочек, потом — просто баб, потом мальчишек, а потом, если место оставалось, то и мужчин — хотя и с явной неохотой.

Моего дома отсюда, с середины реки, не было видно, и я беспокойно тянул шею, пытаясь разглядеть, не сидят ли мои родители в одной из амазонских лодок. Это заметила Ди Чунь и улыбнулась.

— Не бойся, — сказала мне она. — Живы твои родители, живы. Амазонки всех спасут…

Тут Ди Чунь наклонилась ко мне совсем близко и поцеловала теплыми губами. Это было так просто и естественно, что я ничуть не удивился, обнял ее, с удивительной для себя самого легкостью приподнял и посадил к себе на колени. Лодка закачалась, но выдержала, не перевернулась. Ди Чунь прижалась ко мне щекой, лицом, всем телом прижалась. Так мы сидели очень долго, боясь пошевелиться и хотя бы на миг оторваться друг от друга…

Одно только оставалось мне неясным во всей этой удивительной истории.

— Как же ты меня нашла?

Ди Чунь смотрела на меня, наклонив голову набок, золотые солнечные искры сверкали в ее глазах. Так продолжалось секунду, другую…

— Сяо Юй мне показала дорогу, — наконец выговорила она.

— Сяо Юй?

— Да, Сяо Юй. Рыбка, русалка…

И она указала пальцем в струящиеся под нами быстрые воды Амура. Там на миг сверкнул серебром светлый тонкий силуэт, сверкнул и пропал, растворился в прозрачной мгле — там, где привольно плескался осетр, сновали кета и горбуша, бил хвостом таймень, метался черный и белый амур, суетился гольян разных видов, а с ним — усатый голавль, красноперый жерех, носатый пескарь, язь, конь-губарь, лещ, сазан, желтощек, амурская щука и рыба-лапша, вьюн, сом, косатка — и огромною тенью, грозным левиафаном проплывала в тяжелых глубинах калуга…