– Ну, опять она за старое – убить! – рассердился князь. – И откуда в тебе такая кровожадность? Уж если есть хоть малейшая возможность кровь чужую не лить, так и не надо, то ведь зачтется Господом. Аллах, кстати, тоже тому учит, да только вы ничего не слышите, потому что слушать не хотите. А Яндыз еще пригодиться может!

– Ты еще за убийцу Дану заступись! – обидчиво сказала Айгиль.

Вожников усмехнулся:

– Подожди, дойдет и до нее очередь.

Очередь дошла до всех, и первым оказался Яндыз: по совету Егора царевна отправила его на поиски Джелал-ад-Дина – чего, в общем-то, и сам царевич весьма даже желал, лишь пожалел, что Булат-хана не убил самолично. Не удалось отомстить, не получилось… ничего – с Джелал-ад-Дином получится! Яндыз, кстати, в царевну не поверил – все же воспитан был в детском мужском мире, где женщин за людей практически не считали. Царевич все просил о встрече с ханом, да, естественно, ее не дождался, будучи вынужденным… то ли бежать, то ли исполнять приказание, как он считал – Керимбердея. Да все равно, как сие обозвать – можно побегом, а можно и службой – лишь бы от земляной ямы подальше, там ведь худо, в земле-то – солнышка мало и блохи.

Если б не князь Егор, вернулся б Яндыз обратно в Москву, а так – постеснялся, все-таки слово дал, а слово чингизида – оно крепче стали! Потому сначала с Джелал-ад-Дином вопрос решить, а уж потом… потом и в Москву вернуться можно… или не в Москву.

Именно так рассуждал царевич, когда, загоняя коней, несся по караванным путям к Ургенчу. Некогда было ни есть, ни спать – поскорей бы исполнить обещанное. Мелькали по пути караван-сараи и смуглые лица торговцев и – иногда – женщины. Одну Яндыз запомнил – рыжеволосую красавицу с синими глазами ведьмы, с которой провел ночь в одном из постоялых дворов Великого шелкового пути. Царевич спрашивал у синеглазой ведьмы о Джелал-ад-Дине, а она его – о старом эмире Едигее. Так и познакомились, и ночь оказалась страстной. А потом разошлись, расстались, кажется, навсегда.

– Тебя как зовут-то? – отплевываясь от попавших в рот горьких семян ковыля, обернулся царевич в седле.

Ведьма улыбнулась:

– Даная, Дана. Удачи тебе на твоем пути, путник.

– И тебе, Дана.

– Кричи, кричи, шлюха! – распаленный от страсти Темюр, в распахнутом халате золотисто-зеленого шелка, в узких штанах-шальварах и босиком, с размаху отвесил пару пощечин нагой юной наложнице, покорно лежащей на широком ханском ложе и готовой ко всему.

Ее звали… впрочем, неважно, как ее звали – это никого никогда не интересовало. Просто – девка, рабыня, шлюха, каким после удачного военного похода цена – на медное пуло пучок.

– Кричи!

Молодой хан, с недавних пор – полновластный ордынский владетель, с искаженным от похоти и ярости лицом схватил висевшую на стене плеть и, с силой ударив несчастную по животу, замахнулся снова.

Узкая кроваво-красная полоса вздулась на нежно-золотистой девичьей коже, а следующий удар, несомненно, выбил бы наложнице глаз, кабы та вовремя не прикрыла лицо руками.

– Господи-и-ин…

Из серых очей девчонки полились слезы, ей было очень больно и очень страшно – старая Гаиде, слепая сказительница, предупреждала – внешне обходительный и любезный Темюр-хан несдержан и неистов в страсти, а наложниц не жалеет вообще.

– Господи-и-ин… – снова вскричала несчастная. Крупные, как жемчуг, слезы оставили мокрые дорожки на ее пунцовых от пощечин щеках.

Хан закусил губу, словно пытался справиться с охватившим его гневом, и справился, хотя и не сразу. Велев невольнице лечь на живот, ударил ее несколько раз по спине, уже без прежней ярости, словно затухающий после извержения вулкан.

Затем уселся на край ложа, громко позвав верного стража:

– Айдар!

Силач с бритой наголо головой возник словно бы ниоткуда, согнувшись в поклоне.

– Возьми ее, если хочешь. – Успокаиваясь, правитель бросил плеть и безразлично взглянул на притихшую в страхе рабыню. – Хотя нет. Лучше принеси шербета. И воды – что-то пить захотелось.

Не произнеся ни слова, нукер снова поклонился и неслышно исчез за темно-голубой бархатной портьерой.

– А ты пошла прочь, – Темюр-хан хлопнул невольницу по ягодице. – Живо!

Глотая слезы, девчонка, забыв прихватить разбросанную по ворсистому ковру одежду, выбежала из ханских покоев, ничего не видя перед собой и благодаря Бога. Не слыша насмешек и скабрезностей, проскочила небольшую залу для стражей и в дверях приемной столкнулась с молодым человеком, сбив того с ног.

– Ой! – невольница и сама упала, испугавшись еще больше. Хотела было повиниться, но, похоже, самообладание – если оно и было – покинуло ее совсем, никаких сил просто больше не оставалось: растянувшись ничком на ковре, несчастная девушка затряслась всем телом и зарыдала: – Господи-и-и! Господи-и-и!

– Слушай, не плачь, а? – кто-то осторожно погладил ее по плечам. – Ты, я вижу, рабыня? Вставай, я выведу тебя отсюда – тут всегда много народу. Ну, перестань же дрожать! Пойдем!

Невольница затравленно посмотрела на утешителя – не столь уж он был и страшен. Совсем еще юный, лет пятнадцати на вид, тоненький, как травинка, с белым безусым лицом и растрепанными русыми волосами. А глаза! Черные, как ночь, они смотрели на девушку с явным участием и дружелюбием.

– Ну, поднимайся же. Давай я тебе помогу.

Ох, что-то вспыхнуло в этих черных очах, и девчонка, почувствовав, как у юноши задрожали руки, стыдливо прикрыла грудь и залилась краской стыда. Хотя… чего стыдиться наложнице? Она и не стыдилась, а вот перед этим парнем вдруг…

– Ну, вот, теперь иди, куда шла. Да не стесняйся, видишь, я на тебя и не смотрю, – парнишка поспешно отвернулся, однако рук с талии девушки не убрал… и та чувствовала, как они дрожали. А дыхание! Ох, как этот мальчик тяжело дышал – явно не от падения. Наверное, он еще никогда не знал женщины, даже не видел – вот так, нагой.

Всхлипнув, невольница пробормотала слова благодарности и выбежала на галерею.

– Эй, постой! – поднимая слетевший с головы тюрбан, закричал ей вслед юноша. – Тебя как зовут-то?

Девчонка застыла, обернулась… и вдруг улыбнулась сквозь слезы, уже почему-то не стесняясь своей наготы. Впервые за долгие два года кто-то отнесся к ней вот так, словно бы к человеку, а не к рабе… утешил.

– Марфа я. Можно – Мара. А… ты?

– Я – Азат. Ты красивая, Мара.

Сказав так, Азат и сам покрылся краской, даже глаза закрыл, а когда открыл, девушки уже не было, растворилась, исчезла, словно видение. А может, и вправду привиделась? Да нет! Оглянувшись по сторонам, отрок поспешно понюхал свою ладонь – пахло чем-то таким, от чего бешено заколотилось сердце: изысканными благовониями и нежной девичьей кожей.