Забираюсь на стул и перебираю летние вещи, как вдруг из свернутой футболки Матвея выскальзывает что–то маленькое, но тяжелое. Падает на пол, блеснув в в дневном свете.

Прищурившись, я слезаю с табуретки, наклоняюсь и поднимаю небольшое увесистое украшение. Впиваюсь в него глазами.

Да ладно!

Это кулон. Тот самый листочек, который я выбрала для подруги Матвея в тот день нашей случайной встречи в торговом центре!

По–прежнему с биркой. Абсолютно новый.

Кручу в руках, верчу. Может, показалось?

Да нет, он это. Ошибки быть не может. Судя по всему Матвей попросту засунул безделушку в шкаф, а потом, видимо, забыл куда. Не нашел. Стискиваю зубы.

Если бы нашел, подарил бы Любе. Тот самый кулон! Который мы выбирали вместе! Который я хотела получить сама!

Сжимаю ладонь так, что след на коже от острых уголков остается, когда разжимаю.

Надуваю губы, плюхаюсь на диван и скрещиваю руки на груди. Уму не постижимо!

Такая злость и обида берут, что от возмущения искры из глаз сыпятся.

Он мой! Только мой! От одной мысли, что с кем–то. Как–то. Когда–то...

Фух. Голова кружится.

Мне, конечно, хочется написать ему пару длинных сообщений. Очень длинных. Я, видите ли, его ребенка в своем животе выращивала, а он с моей подругой любовь типа крутил! Пусть даже понарошку, но возмущение такой силы, что затушить его невозможно.

Когда щелкает дверной замок, я уже еда не взрываюсь!

– Юль, ты чего не спускаешься? Опоздаем! – кричит Матвей. Он обещал после учебы сделать крюк и закинуть меня в универ.

Молчу. Дуюсь.

Мысленно собираю вещички и съезжаю к родителям. Папа с мамой, конечно, одарят фирменным: «Мы же говорили!», но примут, поддержат. И уже никогда! Ни за что я не вернусь сюда! И не подпущу его к своему телу!

Мысленно киваю и гордо вздергиваю подбородок.

Но когда Матвей заходит в комнату — красивый, взволнованный, со своими карими умными глазами и немым вопросом: «Что случилось?» – вдруг резко меняю программу.

Съезжать никуда не хочется.

Уж к родителям–то точно. Это внезапные помутнения до сих пор иногда накатывают, я борюсь с ними и побеждаю.

– Юля? Ты на экзамен едешь? Давай быстрее, мне еще на работу.

Ему осталось два месяца на заводе, и всё, долг за тачку погашен. Свобода от рабства!

– Я тут нашла кое–что, – тяну пассивно–агрессивно. Поднимаю повыше цепочку. – Узнаешь?

Он чуть прищуривается.

– А, так вот где он! – этот гад радуется, всплескивает руками! – Я думал из кармана вывалился на улице. Как удачно, что ты нашла. Носи на здоровье.

Скрещиваю на груди руки. Какой романтичный подарок!

– Ты чего, обиделась? – искренне удивляется он. Подходит ближе.

Я дергаюсь.

– Юля–Юлечка, – присаживается, обнимает одной рукой. – Ну чего ты? Всё, конец? Свадьбы не будет?

– Будет, – тяжело вздыхаю. – Просто как подумаю! Как вспомню! Аж злость берет!

Он обнимает крепче. На запястье серебряный кулон, тот самый, который я дарила. Матвей его носит, как талисман. Как воспоминание о том, как бывает трудно.

Я тоже сохраню этот драгоценный листочек на память. Его так и не касалась другая девушка. Как и моего Матвея. Но могло быть иначе. Наша любовь выдержала, но больше таких испытания для нее я не допущу.

– Меня уже не берут ни обида, ни злость, – вдруг признается Матвей. – Внутри полный дзен. И просто хорошо. Я отпустил.

– Что же хорошего! Бардак такой вокруг, я ничего не успела! И экзамен надо сдавать! И кулон еще этот!

– Я тебя люблю, Юлька, – разоружает моментально. Улыбается. Красивее и лучше просто нету.

– И я тебя люблю, Матвей, – вырывается. Тоже улыбаюсь широко. Он мой. – Я принимаю твой подарок. Поможешь надеть?

– Да.

Отворачиваюсь, и Матвей защелкивает замочек.

– Хорошо, что мы это пережили.

– Мы пережили вещи и пострашнее. Это пшик.

Он поднимается, протягивает руку, и я тут же вкладываю в его большую горячую ладонь свою. Хорошо, когда ошибки позади. И после них остались только лишь талисманы.

Ребенок в животе лениво толкается, пока мы едем в универ. Потягивается, малыш. Я расстегиваю куртку и поправляю резинку специальных штанов.

– Зарядку делает? – спрашивает Матвей.

– Так, чуть–чуть. Его время еще не пришло, сам знаешь.

– О да, обычно мальчик начинает кувыркаться, едва мы ложимся спать. И я пытаюсь подкатить. – Закатывает глаза.

Смеюсь. Движения сына не доставляют дискомфорта, но когда я их чувствую, испытываю так много эмоций, что могу только о нем думать! Да и Матвей сбивается с настроя. Мы только после скрининга в двадцать недель начали вновь заниматься любовью — осторожно, медленно, редко. А с шевелениями сына всё чаще меняем планы. Я часто шучу, что не представляю, за какие грехи досталась Матвею. Он отвечает, что сделал вклад в будущее. И что у него на меня большие планы.

На душе тут же становится тепло!

В универе непривычно. Учиться я перестала совершенно, так уж вышло. Долго восстанавливалась после болезни, не было сил далеко ездить. Потом напала апатия. Сейчас сдаю сессию, перевожусь на заочку. Дальше видно.

Технический универ никогда не зажигал в душе огонь, я училась, чтобы просто хоть что–то делать. Родители одобряли. Сейчас осознаю, какая это была глупая идея. Мне было так страшно остаться на второй год и вновь пробоваться в мед (вдруг не выйдет?), что я пошла туда, куда взяли с моими баллами. Не оставляет ощущение, что эти полтора года были потеряны.

Стоит поблагодарить моего мальчика — я нежно глажу всё еще плоский живот — за то, что он подарил время подумать, переосмыслить, переоценить свою жизнь и то, к чему стремлюсь.

Сдаю экзамен кое–как. Честно говоря, на жалкую тройку, но ставят четыре. Выхожу на улицу, пишу Матвею о том, что сдала.

«Умничка! Бери такси».

«Я до Тани доеду, мы договаривались вместе погулять. Потом домой».

«Будь на связи».

Нестерпимое чувство голода обрушивается внезапно! Я быстро дохожу до кулинарии, покупаю булку с сахаром. Свежая, как же вкусно!

Стою на крыльце, ем.

Солнышко светит по–зимнему тусклое, небо над головой – серое, а снег даже и не думает сходить. И всё же ощущается близость весны. Не знаю каким образом, кожей чувствуется, что ли? Скоро будет тепло, скоро–скоро!

Я поднимаю глаза, машинально разглядывая проходящих мимо студентов. Кусаю булку, задумавшись о грядущей свадьбе так глубоко, что не замечаю, как ко мне приближаются. Знакомый голос застает врасплох: