Сердца так колотятся, что рвутся, в стремлении почувствовать больше. Кожей бы. Тело к телу. Быстрее! Мы не можем иначе. Не можем друг без друга. Всю жизнь вместе. Разлучать нас — преступление.

Матвей зацеловывает мои щеки. Шепчет на ухо:

– Щас сдохну, Юлька.

– Любимый, боже, как я скучала, – отвечаю. – Ты не представляешь.

Жадно дышу им. Молчит, чувствует.

– Мы или отлепимся друг от друга, либо займемся любовью прямо здесь! – выдаю.

Он замирает, задумавшись. И я хохочу! Господи, обожаю его. Он реально стоит и размышляет!

– Взорвусь без тебя. Больше так надолго один не поеду, не могу вообще. Последние недели на стену лез.

– Домой скорее. Всё расскажешь.

– Да.

Смотрим друг на друга. Тонем. Обещаем.

Наконец, усилием воли Матвей заставляет себя отпустить меня на пол. Тут же смущенно оглядываюсь — всё случилось быстро, но на на нас всё равно пялятся. Народу немного, в основном знакомые. Они как–то обыкновенно себя ведут, как разумные. Нормальные и адекватные.

Натыкаюсь глазами на Анну. Кажется, они с мужем уже ссорятся. Мне жаль. Так сильно ее жаль! Понимаю, зачем она всё это говорила — ей было больно, и она хотела причинить такую же боль мне.

Но у нас всё иначе. И я искренне желаю, чтобы у них в семье тоже наладились отношения.

Матвей обнимает меня за задницу, когда идем к выходу. Он просто не может сдержаться. И Анна смотрит на нас... с тоской.

Прощаемся и спешим в машину.

Я за руль, Матвей укладывает багаж, затем садится рядом.

– Как долетел? – спрашиваю, заводя движок. Выжимаю педаль газа. – Тут рассказывают, что вы отлично погуляли с тамошними медсестрами.

– Чего? – прищуривается. – Я тебе мозоли покажу сейчас.

Смеюсь, он рычит грозно:

– Будешь зацеловывать.

– А я тебе свои, – играю бровями. Смягчается немного.

Он другой, конечно. Не такой, как в девятнадцать: работа в детской больнице сделала серьезнее, значительно строже. Ответственность заслуженно раздула эго. Я понимаю, что он меняется. И что будет меняться дальше. Искренне рада, что мы встретились в юности. Сейчас уже, наверное, невозможно пробиться сквозь броню. Мы сумели построить семью до того, как успех взял в оборот. Друг для друга мы навсегда остались настоящими.

Аэропорт находится за городом, ехать далеко. Мы, конечно, не выдерживаем, сворачивает с трассы и перебираемся на заднее сиденье.

Выходит безумно. Дико. Обескураживающе. Я не совсем осознаю, что именно мы делаем, просто не можем друг от друга оторваться. Трахаемся и целуемся. Трогаем. Кончаем.

За руль садится Матвей. Он хоть и не спал ночь, но выглядит надежнее. Я же после опустошительного удовольствия собрать себя не могу, с ногами забираюсь на сиденье и смотрю на него. Любуюсь.

Матвей тоже на меня поглядывает.

– Я скучал, – говорит. Коротко, искренне. – Голова не работает. Так, блть, скучал, Юля. Смотрю на тебя и охреневаю. Моя.

Волоски приятно дыбом.

Работу мы тоже обсуждаем, но сильно позже, за ужином. Какие–то детали, подробности, особо важные для Матвея моменты с хирургической практики. Я всё это уже слышала и знаю, потому что мы каждый день созванивались. Но он хочет рассказать в живую, и я готова опять выслушать и посоветовать.

Но это потом, вечером. Поначалу, едва зайдя я в квартиру, он спешит в душ, а потом любит меня в постели. Снова и снова. Пока мы, обессиленные, не валимся на простыни, чтобы немного отдышаться. Мне плакать хочется от эмоция и любви. Он глаза закрывает.

Лежим. Дышим. Хорошо, что сил пока хватает на прием кислорода.

– Ты правда не изменял? Столько недель порознь... Море соблазнов. Скажи честно.

– Юля, – обрывает. – Не знаю кто тебе что наговорил. Никогда. Окей?

Киваю.

– А ты мне? – приподнимается на локте.

Качаю головой.

– Я люблю тебя, – шепчу.

– Давай родим еще ребенка, – склоняет голову на бок.

– Ты хочешь еще ребенка? Сейчас?

– Да.

– Большая выйдет разница.

– Ну и что. Я хочу еще детей.

– Можно. Если у нас получится. У меня.

Наши пальцы переплетаются.

– Как выйдет. Но я был бы рад.

В этот момент я вдруг осознаю, что тоже была бы рада малышу. Сейчас, когда мне почти тридцать, беременность и материнство видятся иначе. У меня всё хорошо — я люблю свою работу, своего мужа и сына. И вдруг понимаю, что была бы не прочь снова прожить эти невероятные моменты — беременность, роды. Первые месяцы жизни. Вдохнуть особенный запах младенца. Утонуть в любви. Матвей был со мной на родах, всё происходящее — навсегда осталось в памяти. Почему бы не повторить сейчас, когда мы взрослые люди?

Киваю быстро.

– Я очень хочу родить тебе еще одного ребенка, Матвей.

Он по–юношески широко улыбается. Радуется, как в тот раз, когда я согласилась стать его женой. Накрывает своим телом и к себе прижимает. Я впиваюсь ногтями в его лопатки. Дрожит. Толчком входит. Выгибаюсь в его руках, дышу часто. Матвей тянет:

– М–м–м, как хорошо–то. Идеально. Начнем сейчас?

– Да, давай.

Улыбается. Толкается.

– Я люблю тебя, Юля. Моя семья. Моя жизнь.

– А я люблю тебя.

Телефон Матвея пиликает без остановки. Муж после дороги и марафона по заделыванию ребенка (а мужчина от взрослый, ответственный) спит мертвым сном. Не шевелится даже.

Я наклоняюсь и целую его в щеку, беру мобильный. Надпись: «Захар».

Наш друг работает неврологом в крутой частной клинике и собирается открывать свою собственную. Не знаю, что ему понадобилось ночью.

– Привет, Захар! Это я. Матвей спит, что–то срочное?

– Ты не можешь его разбудить?

– Эм. В крайнем случае могу. Он с самолета просто.

– Точно! Он же прилетел сегодня из Мюнхена. Тогда отбой. Завтра наберу.

– Может, я могу помочь? Время почти полночь. У тебя всё в порядке?

– Да. Тоесть нет. Понятия не имею.

– Захар, ты меня пугаешь. Что с твоим голосом?

– Я не знаю, что делать. Впервые такое. Кажется, я... блть, влюбился.

Округляю глаза.

– О нет! Бедненький! И кто эта стерва?

– Да есть одна. Это какой–то ад, Юля. С катушек слетаю.

– Так. Приезжай немедленно. Это нужно обсудить. Срочно.