– Юля, привет! Ты что здесь делаешь?

Я быстро оборачиваюсь и вижу перед собой Любу.

Ловлю себя на том, что ничего к ней не чувствую. Ни любви, ни ненависти. Может, и правда отболело?

Бывшая подруга будто осунулась. На лицо изменилась и вообще. Мы давно не виделись.

– Сессию сдаю.

– Молодец! А я документы забираю, – Люба показывает пакет с папками, словно я выразила сомнения. – Поеду в Новосибирск.

– Из–за меня? – Слова срываются с языка так стремительно, что не успеваю их удержать. Действительно так думаю.

Она молчит, моргает. А потом сознается:

– Да, если честно, в том числе. Если бы мы дружили, то я бы не осмелилась. Теперь мне здесь делать нечего. Я мечтаю учить детей рисованию, попробую поступить весной.

– Значит, всё к лучшему.

– Нет. – Люба снова молчит, затем быстро вытирает глаза. – Юля, прости меня. Пожалуйста, прости за всё. Я не хотела, чтобы вы потеряли ребенка. Если бы я знала, что мои злые слова окажутся пророчеством, рот бы себе заклеила! Мне ужасно гадко, и я чувствую свою вину. Мы с папой вдвоем чувствуем.

Ох. Малыш вновь толкается, еще один любитель сладких булок растет.

Я облизываю пересохшие губы и медленно произношу:

– На сколько я знаю, твоего отца уволили за превышение полномочий. Я думала, он нас ненавидит.

Павел подключил связи, своего тестя и еще кого–то. Подействовало.

– Да. Тоесть, не совсем. Его лишили новогодних премий, понизили. Он поругался и уволился сам... В общем, мы с ним вместе переезжаем. Но это не важно. Я не думала, что он так поступит. Я просто была... обижена на Матвея. Правда любила его. Хотела внимания. А папа... боже, – вздыхает. – Это было ужасно. Тот лист с извинениями я даже дочитать не смогла.

– Я поняла тебя, Люба. Это хорошо, что ты сожалеешь. Вы поступили с Матвеем кошмарно, это не должно было остаться безнаказанным.

– Если бы можно было вернуть время, я бы уехала раньше. Еще перед первым курсом. Так сильно тебе завидовала, что перешла грань. Теперь на мне всегда будет висеть чувство вины. Я часто плачу. Я...

На ее щеках действительно появляются влажные дорожки. Глаза краснеют. Сыграть такое нельзя, да и смысл?

– Люба... – начинаю, вздохнув. Теплые воспоминания никуда не делись, у нас было много хороших моментов. – Но мы с Матвеем не потеряли ребенка. Нашего мальчика. Я недавно была на скрининге, к счастью, всё в полном порядке. Пол срока позади и надеюсь, вторая половина дастся мне легче. Я стану мамой летом.

– Правда? – Люба вскидывает руки. – Прости, но живота–то нет! Я тебя увидела и расплакалась!

– Да, медленно растет. Я же занималась танцами, пресс хороший. Но всё действительно порядке, размеры как по учебнику. Ты можешь спать спокойно.

Мысленно добавляю: в Новосибирске.

– Ты не держишь на меня зла?

Вздыхаю. На моей шее кулон–напоминание того, как бывает больно. Как важно заботиться о любимых людях, разговаривать с ними, слушать, будь то подруги или любимый мужчина. Я простила Матвея, а он простил меня. Мы начали заново. Любу я простить не смогу, как и доверять ей когда–либо. Но и враждовать смысла нет. Я вспоминаю недавнюю речь Матвея и чуть улыбаюсь:

– Я ни на кого не держу зла. Во мне много любви, я полностью изменила свою жизнь и готовлюсь стать мамой. Для злости нет ни времени, ни сил, ни желания.

Она тоже улыбается. Я говорю:

– Пусть у тебя всё получится на новом месте.

– И у тебя. Бросай универ, перепоступай в мед. Ты умная, всё получится.

– Подумаю, – киваю.

Еще мгновение мы смотрим друг на друга, потом Люба уходит, а я вдруг ясно понимаю, что это была наша последняя встреча. Позади куча ошибок юности, впереди лучшие годы! Я беру сотовый и пишу Танюше: «Вызываю такси, скоро буду!»

С завода Матвей приезжает поздно. Отмывается под душем, потом отпаривает пальцы в тазике: масло въедается в кожу даже через перчатки, и в универе за грязные руки ему делают замечание профессора.

Я же так соскучилась, что кручусь–верчусь рядом. То за шею обниму, то на коленях устроюсь. Он смеется, целуется. Делится новостями.

– Ну что, малыш. Считай, уже послезавтра, – говорит мне.

Волоски вновь дыбом. Белое платье висит в шкафу, а я никак не осознаю, что без пяти минут жена. Но при мысли — радостно! И на душе, и на сердце.

– Волнуешься? – спрашиваю.

– Чего мне волноваться? – обижаюсь. – Я твоей фамилией с пятнадцати лет умею расписываться. Обожаю ее!

Он смеется.

– Да ладно!

– Так и есть. У меня сначала было пять вариантов, я долго мучалась, но к семнадцати годам, наконец, определилась.

Он тянется, и мы целуемся. Потом я показательно расписываюсь на листочке несколько раз.

– Нихера себе! Что ты мне раньше не показывала? – его брови летят вверх.

Пожимаю плечами.

– А что?

– Знал бы, может, не наделал столько ошибок.

Хихикаю.

– Боже, кто будет показывать семнадцатилетнему обалденному парню, что уже примеряет на себя его фамилию?! А как же девичья гордость?!

– А. Так ты у нас гордая! – Прямо мокрыми руками он начинает щекотать меня.

Хохочу заливисто! Вырываюсь. Но едва он перестает, льну обратно, обнимаю крепко.

– Пусть они будут, ошибки эти. Это же наше прошлое. Я люблю тебя.

– Знаю, – быстро отвечает он. Смотрит в глаза.

Таю в его руках, состою из одной концентрированной любви. Внутри фейерверки. Мир вокруг кружится, сливается.

Мы остро, до дрожи, до кончиков пальцев... вновь чувствуем друг друг.

В животе пинается малыш.

А я понимаю, что обожаю каждый день своей жизни!

Матвей

– Матвей, ты знаешь, что от тебя женскими духами пахнет? – смеется Ксюша, моя одногруппница.

Наклоняюсь, оттягиваю ткань толстовки и вдыхаю.

Точно.

– Подозрительно!

– Да это Юлины. Я верный на сто процентов, – с гордостью. Больше не стесняюсь сего факта. Верный, помешанный на одной, до костей влюбленный. Мы со школы вместе, первые и единственные друг у друга. И это не стыдно, это охеренительно. Кто думает иначе — право ваше, но мне лично — плевать.

Юля таскает мою одежду, поэтому та и пахнет женскими духами. Я же за последние месяцы так привык к ее запаху, что перестал замечать. Оделся утром и ничего не смутило.

Мы толпой тусим на втором этаже с зачетками, ждем препода. Маемся от скуки.