– Чтобы я тебя полюбила и от чар избавила? Или для того, чтобы Сердце острова указала?

Я замедлил шаг:

– Настя, окстись. Кто тебе такое сказал?

– Сама догадалась, не дура, чай!

– Да нет, про то, что я тебя требовал.

– Про то батюшка сказывал.

– Странно. Вообще-то, это была его идея – спрятать тебя на острове до поры.

Настя промолчала, и, не дождавшись продолжения, я возобновил путь. Ну спасибо, Семен Алексеевич, удружил!

– Чудо, – тихонько позвала Настя, когда мы уже приблизились к терему. – А почему же отец так сказал?

– Нетрудно догадаться, – хмыкнул я. – Чтоб ты не спорила.

– Значит, не требовал?

Я не стал повторяться. Да и не успел бы слова сказать: навстречу нам выкатился кот.

– Чудо! Платон пропал! Зашел в дом, сказал, что ты скоро вернешься, и исчез!

– Спокойно, Баюн. Он не исчез, просто ушел домой. В Новгород. Я его практически сам отправил. И не надо спорить! – прерывая возможные возражения, я поспешил заверить: – Он не вояка, толку от него в бою с гулькин нос, а нам лишние хлопоты – следить, как бы его не притюкнули чем. Сейчас вот еще Настю домой отправим…

– И что, Платон согласился? – спросил Баюн.

– Скрепя сердце. Ладно, я за кольцом, а ты пока высмотри укромное место, чтоб не очень далеко от терема, но и не вплотную…

– Постой-ка, Чудо, я же еще ни с чем не согласилась! – воскликнула Настя.

– Платон согласился, уж тебе грех отказываться. Должна понимать, что обузой нам будешь.

– Чайки, – сказал Баюн, глядя вверх.

– Откуда знаешь? Ты меня в деле видел? – не слыша, возмущалась Настасья. – Да я, может…

– Чайки, – повторил кот.

Тут и я поднял голову. Над нами кружились три белые птицы, оглашая воздух протяжными криками.

– Вот и гости пожаловали. Баюн, проследи, чтобы Настя домой отправилась, а я к зеркалу, осмотрюсь.

К немалому изумлению, в зеркале отразился один-единственный корабль. Правда, большой и мощный, при взгляде на него вспоминалось звучное слово «галеон». В морской терминологии я, как и в цивилизованной жизни своей, разбирался по-прежнему слабо, но глаз успел наметать, и я, допустим, уже не только теоретически знал, что драккар – самое быстрое судно, а шнека – самое надежное, но и видел, почему это так. На уровне интуиции, можно сказать. При взгляде на галеон я сразу определил, что его первейшими достоинствами являются грузоподъемность и боевая мощь. Галеон нес около дюжины компактных пушек – правда, только на верхней палубе. Борта были глухими, всего с одним рядом весел, на совсем уж крайний случай; основным движителем судна был ветер, трюмы же наверняка ломились от товара – об этом можно было судить по низкой осадке.

Ни змеистого, ни какого другого стяга я на мачтах не приметил, но по палубе между зачехленных пушек и бухт канатов, не обращая внимания на суетящихся полуголых матросов, ходили пять или шесть человек в европейской одежде, в коротких плащах. Один, в берете с пером, указывал в сторону острова и что-то говорил, остальные, в чьих манерах безошибочно угадывалась привычка к лизоблюдству, привычно поддакивали.

И больше никого и ничего во всем «поле зрения» волшебного зеркала.

Озадаченный, я спустился вниз. Баюн встретил меня, стоя на задних лапах, а левой передней указывая на Настасью, которая с самым невинным выражением лица сидела на лавке:

– Она уходить не желает, а у меня воспитание не то, чтобы девиц силком в лес волочить.

– Ладно, может быть, это еще не к спеху, – сказал я, выглядывая в окно. Приспущенные паруса галеона уже были видны на горизонте. – Один корабль, сильный, но не боевой. Без флагов. То есть в обычных условиях мне бы положено гнать его в три шеи. Но по законам военного времени, думаю, стоит потолковать с людьми.

– Как это он, интересно, через викингов прошел? – проворчал кот.

– Боюсь, за де Фужером многие погнались. Если и не все, то для оставшихся галеон слишком велик.

– М-да, громадина, – признал кот, запрыгнув на подоконник и разглядев пришельца. – И не припомню, чтобы слышал про такие.

– А мне он кажется знакомым, – негромко заметила Настя, выглядывая из-под моего локтя. – Точно, был такой на Сареме. Это «Левиафан», голландский корабль. Он как раз у причала стоял, когда мы на Сарему приехали. Все еще глазеть ходили на диво такое.

Галеон замер в двух километрах от острова, не рискуя соваться на отмели. Было видно, как моряки расчехлили пушку на носу, сноровисто зарядили и пальнули сигналя: вот они мы, встречайте гостей!

– Воспитанные люди, – отметил я.

– Они там, – сказал Баюн. – Котятки мои.

– С чего ты взял? – уставился я на него.

– Сердце отцовское чует. Там они, на «Левиафане». – Опустив голову, он спрыгнул с подоконника. – Не знаю, что там Черномор придумал, но сей голландец по мою душу приплыл.

Мы вышли на лодке в полном составе вскоре после второго выстрела. Девушка принарядилась, и теперь красовалась на носу как Царевна-Лебедь. В пламенеющем зареве редкостно красивого заката она действительно чем-то напоминала героиню картины Врубеля. Я, невидимый, сидел на корме, и направлял лодку с помощью простенького погодного браслета из предназначенных к продаже – чтобы аккуратно гнать волну, его мощи хватало. Кот сидел рядом, прикрытый невзрачной ветошкой, со строжайшим наказом не выдавать себя ни при каких обстоятельствах. Настя вообще настаивала на том, чтобы оставить его в тереме, но потом мы решили, что бросать бедолагу страдать неизвестностью слишком жестоко.

Галеон, на борту которого действительно золотилась надпись «Левиафан» на латинице, встретил нас оскалом венчающей носовой отсек клыкастой морды и сверканием матросских улыбок. Командный состав, тоже облачившийся в парадные одежды и обсыпавшийся бижутерией до ряби в глазах, выражал чувства более благородно, то есть улыбками сдержанными, но при восхищенно вытаращенных глазах.

– Святые небеса! – вскинул руки обладатель пера. – Созерцания разных чудес удостоил меня Всевышний в этой жизни, но никогда прежде не чувствовал я себя так близко к райским вратам, ибо прежде нигде в огромной Вселенной не случалось мне видеть красоты столь чистой и неземной! Ответь мне, дева, не это ли остров, Чудо-юдиным именуемый, иначе же Радужным?

По-русски он говорил очень чисто.

– То правда, сей остров Радугой зовется, – певуче в тон заговорила Настасья. – Но кто вы, дерзнувшие приблизиться к тверди его?

– Ван Хельсинги мы, – не удержался-таки, расплылся в улыбке главный из голландцев, услышав мелодичный голосок Настасьи.

– Все? – сохраняя самое серьезное выражение лица, спросила девушка.