— Ты, — проговорил он тихо, с угрозой, приближаясь к кровати, — распутная соблазнительница невинных молодых людей, слишком неискушенных, чтобы избежать твоих уловок, даже если бы хотели.

Он так внезапно очутился на кровати и навис над ней, что Изабель взвизгнула.

Опираясь на одну руку, он другой повел от ее шеи вниз, между грудей, через живот к венериному холмику, где по-собственнически широко распластал пальцы. Несколько мгновений он просто смотрел на свою руку, накрывшую средоточие ее женственности.

Потом взгляд его поднялся к лицу, и она увидела, что дразнящий блеск пропал из глаз. Они стали темными-претемными, почти черными.

— Как я мог не поддаться на твои уловки? Как мог не подпасть под твои чары? Стоит ли удивляться, что я сейчас здесь?

Она сглотнула, ибо никогда не видела его в таком настроении. До нее теперь дошло, что скрывали все его прежние шутки, и он вправду, похоже, почти негодует из-за ее «чар».

— Чего ты хочешь?

Веки его опустились, когда он устремил взгляд на ее губы.

— Ты прекрасно знаешь, чего я хочу.

Он не ждал ни ответа, ни разрешения, просто завладел ее ртом, открыв свой так широко, словно хотел ее проглотить.

Как будто мог сделать ее своей.

Он лизал и покусывал ее губы, не позволяя ей действовать решительно. Контролируя и направляя их любовные ласки. Она ощущала обнаженную грудь под своими ладонями, сильное, возбужденное биение сердца. Его жар, его напряжение окружали ее со всех сторон, и все же ей не удавалось притянуть его к себе окончательно. Заманить его язык в свой рот.

Она неудовлетворенно застонала под его чувственным натиском и услышала, как он усмехнулся.

Изабель дернула головой и вонзила ногти ему в грудь.

— Нет, — сказал он твердо, как ребенку. — Сегодня я тот, кто командует, миледи. Я тот, кто повелевает.

Он поднялся над ней, сильный и быстрый, ухватил за бедра и перевернул.

— Ох! — Она попыталась подсунуть под себя руки, но теперь он налег на нее всем телом, вдавив в матрац. — Уинтер, пусти меня.

— Нет, — пробормотал он ей в ухо. Его горячее дыхание шевелило волосы у нее на виске, и он нежно убрал локоны. Погладил ее по волосам так, словно у них впереди была куча времени.

Словно его горячая плоть не прижималась настойчиво к ее ягодицам.

На ней была только шелковая ночная рубашка, тонкая, как паутинка, и она не мешала ощущать его тело на своем. В сущности, она даже обостряла ощущения, позволяя ему скользить по ней с восхитительным, возбуждающим трением.

— Я обожаю твои волосы. Ты знаешь это? — прошептал он. — Я мечтал о них в своей одинокой монашеской постели, эти длинные пряди цвета красного дерева обвивали меня во сне. Я просыпался возбужденный, страдающий и проклинал тебя.

Он вжался в нее чреслами, восхитительно скользнув по ней возбужденной плотью, словно подчеркивая свои слова.

Она почувствовала, как сердцевина ее сделалась горячей и расплавленной, однако облизнула губы и бросила ему вызов.

— Я тебе не верю. Никогда не слышала, чтоб ты ругался, даже когда тебе было больно.

— Я считаю грехом поминать имя Господа всуе, — сказал он, отводя ее волосы в сторону и обнажая шею. — Но ты доводишь меня до греха.

Его рот касался ее кожи в нежном местечке на плече у основания шеи. Он лизнул ее там, будто пробуя на вкус, будто экспериментируя. Затем вдруг сильно прикусил острыми зубами, и она охнула.

— Я сделал тебе больно? — пробормотал он ей в шею.

— Нет, — ответила она чуть дрожащим голосом, ибо это была правда: несмотря на агрессивность, Уинтер всегда нежен с ней, всегда сознает, что крупнее и сильнее.

— А ты делаешь мне больно, — сказал он. — Ежедневно. Ежечасно. Секунда за секундой.

— Мне очень жаль. — Изабель попыталась повернуться, чтобы взять его лицо в ладони и сказать, что она ненамеренно, правда. Она лишь делает то, что считает лучшим для них обоих.

Но очевидно, он наконец-то утратил свое бесконечное терпение.

— Нет. — Он вновь укусил ее, как жеребец, наказывающий кобылу. — Сегодня будет по-моему.

Он пробежал ладонями вниз по ее бокам, скользя по шелку, пока не нашел край рубашки. Потом потянул ее вверх — медленно, дюйм за дюймом, дразня ощущением каждого кусочка кожи, открывающегося ночному воздуху.

На секунду губы Уинтера оторвались от нее, когда он обхватил ее бедро ладонью, горячей и твердой. Большой палец отыскал складку между половинками и пробежал по ней легко, почти щекоча, растревожив все ее ощущения. Он остановился там, где открывается вход в средоточие ее женственности, и быстро сунул пальцы между ног.

— Ты влажная, — сказал Уинтер, и, хотя слова прозвучали легко, почти непринужденно, ему не удалось скрыть сиплость в голосе.

Ее возбуждение возбуждало его. Животный инстинкт завладевал человеческим телом. Да только животные не могут ни любить, ни сожалеть, ни страдать.

Но сейчас она не станет думать об этом. Его пальцы дразнили ее сзади, заставляя в мольбе приподнимать бедра. Она чувствовала себя распутной, когда он медленно вводил палец в ее ножны. Сзади он входил туго, и она подумала, какой тугой была бы его плоть под этим углом.

Изабель закусила губу, закрыла глаза, чувствуя, как его палец движется туда-сюда по скользкому, как шелк ночной рубашки, проходу. На секунду рука его покинула ее.

— Мне нравится этот запах, — зашептал он ей на ухо. Положил ладонь на подушку рядом с ее лицом, и она тоже ощутила его, запах своих соков, своего возбуждения. — Твой запах. Экзотический, тайный, такой первобытный. Моя плоть желает его. Я теряю разум, когда слышу его.

Она застонала. От его слов все внутри затопило жаркой волной. Почему он просто не перевернет ее и не овладеет? Она тоже хочет его.

Но ладонь снова прошлась вниз неспешно, почти лениво, двигаясь к выпуклости ягодиц.

— Приподнимись.

Она подчинилась, и он скользнул рукой под нее, найдя путь к ней снизу. Распластал пальцы, проникая в ее складки.

— Влажная, такая влажная, — пробормотал Уинтер.

Он раздвинул ее бедра коленями, устроившись между ними так, что она ощутила его плоть, требовательную и твердую, у своего входа. Изабель и не представляла, что у него может получиться в таком положении, ведь она почти лежала на животе, но он подался вперед, и она почувствовала, как восставшая плоть неумолимо раздвинула нежные складки, восхитительно растягивая ее.

Он приостановился, словно раздумывая, потом толкнулся снова, протискиваясь внутрь, устраиваясь среди ее тепла.

Она вцепилась в подушку, желая встать на колени и ускорить неизбежное завершение.

Но он был слишком силен, слишком упрям. Он не дал ей уклониться, протиснувшись еще на дюйм внутрь.