По мере того как автобус приближался к Софии, белые сугробы вдоль обочин дороги стали растекаться в бурую слякоть. Улицы столицы были загромождены огромными, бесформенными жилыми зданиями. Нищие толпились вокруг костров, разведенных в мусорных баках, худые собаки с просвечивающими ребрами рыскали в тенях, и по всем тротуарам в беспорядке были припаркованы автомобили.

Маневрировать по обледенелым тротуарам вокруг машин оказалось трудно, мы с Саймоном оскальзывались, и падали, и скользили всю дорогу от автовокзала до хостела «София». Коты завывали и мяукали в переулках на задах китайских ресторанов, и весь город «благоухал», будто с похмелья, – отвратительным кисло-сладким фруктовым запашком ферментированного алкоголя в сочетании с застарелой табачной вонью и жирной едой из забегаловок. Это был запах, уже знакомый мне по улицам Будапешта, Братиславы, Варшавы, Сараева, Загреба и Бухареста.

Мы взобрались по скупо освещенной лестнице к хостелу и услышали взрывы смеха. Две молодые девушки сидели, обнявшись, на потрепанном диванчике – смотрели MTV, держались за руки и сгибались пополам от хохота.

– Здрасти, – сказала одна из девушек, вытирая уголки глаз. Она выпрямилась и смерила нас взглядом. – Откуда? Лондон?

– Австралия, – лениво промолвил Саймон, его акцент стал еще сильнее, чем обычно.

– США, – добавила я.

– О-о-о, международный роман! – ярко-зеленые глаза девушки блеснули. – Значит, вы, наверное, хотите собственную спальню на двоих…

– Нет-нет-нет! – Саймон воздел ладони и вспыхнул темно-багровым румянцем, который начался от основания его шеи и пополз вверх вплоть до линии волос. – Для меня односпальную кровать, пожалуйста.

Девушка с зелеными глазами поднялась с дивана и направилась к маленькому столику в углу.

– Но, возможно, спальню на двоих потом, если вам повезет, верно? – она подмигнула и пихнула Саймона локтем в ребра, проходя мимо.

В другой жизни меня, возможно, привлек бы Саймон. Он был высоким, сильным и дружелюбным. Он вставлял в свою речь те же австралийские словечки, которые любил Шон, например «счастлив как Ларри» и «Боб твой дядька», – и даже пользовался тем же гелем для укладки.

Но я не ощущала ни ускорения тока крови, ни физического влечения к нему и совершено не представляла, испытывает ли он что-либо ко мне. Я лишь чувствовала себя незащищенной и неприкасаемой, отстраненной и отчужденной. Мы с Саймоном к тому времени, как добрались до Софии, путешествовали вместе пять дней. Я знала, что на кругосветный вояж Саймона сподвигла свадьба его девушки, только что ставшей бывшей, с его же, только что ставшим бывшим лучшим другом. Однако я до сих пор не разобралась, помнит ли он, что я рассказывала ему в баре «Десперадо» в Велико-Тырнове. Я не знала, как говорить о Шоне, но при этом не знала, как можно не говорить о нем.

Почти все в наших способах путешествовать – моем и Саймона – было разным. Я провела почти три месяца в Восточной Европе в одиночестве, разглядывая церкви, замки и старые, мощенные булыжником кварталы, вычеркивая из списка основные памятники, прежде чем перебраться в следующий город. Я продолжала проводить много времени в одиночестве – например, побывала в громадной кирпичной синагоге с черными сводами, где вполне могла бы молиться семья матери Анат, однако теперь здание казалось практически покинутым; или зажигала свечу и загадывала неосуществимое желание под сказочными, присыпанными снегом зелеными крышами и золотыми куполами церкви Св. Николая Чудотворца.

Но, находясь рядом с Саймоном, я замедлилась. Я стала посылать больше электронных писем, которые мои родители принимали с благодарностью, позже ложилась спать вечерами и даже действительно спала по ночам. Это было самую чуточку похоже на то, как я путешествовала с Шоном.

И так же, как было с Шоном, путешествия с Саймоном облегчали знакомства и взаимодействие с местными. Мне не приходилось догадываться о намерениях мужчин, и к молодым женщинам было легче подходить. Может быть, как и те девушки в хостеле, они считали нас с Саймоном парой.

Мы провели неделю, осматривая Софию и ее окрестности, и Полина, зеленоглазая девушка, почти всегда сидела на ветхом диване в лобби, – хихикала, болтала, поддразнивала. Я никогда в жизни не встречала человека, который столько смеялся, – и видела, какое заразительное воздействие ее смех оказывал на окружающих.

Как бы дурашливо ни вела себя Полина, ее истории были поистине завораживающими. Однажды днем в метель мы с ней сидели вместе на диване, и она рассказала мне все о Болгарии в период коммунизма. Ей, которой к моменту нашего знакомства исполнилось двадцать четыре, было одиннадцать лет, когда Восточный блок начал распадаться. Она прекрасно помнила все, что было до этого момента и после.

– Раньше во всей стране электричество давали на час, потом на два отключали, снова на час включали, на два отключали. Я была школьницей, и мы, все дети, делали уроки, когда давали свет. Зимой не было отопления – вообще никакого. Так что нам приходилось носить толстые перчатки, и мы старались писать, как можно быстрее, пока снова не стало темно!

Полина изобразила лихорадочный процесс письма с неловко зажатым в пальцах карандашом, а потом рухнула на подушки в приступе хохота.

– За колготками или одеялами ездили в Румынию. И еще были три вещи, которые всегда были в дефиците: хлеб, бананы и туалетная бумага. – Полина загнула пальцы и снова захохотала. – Мы подтирались газетами, представляешь! И если видели на улице длинную-длинную очередь, то просто вставали в конец, потому что точно знали, что очередь стоит за одной из этих трех вещей.

– Но даже без отопления, – продолжала Полина, – даже без хлеба, бананов или туалетной бумаги люди в Болгарии были счастливее. Теперь лишь немногие очень-очень богаты или просто обеспечены. А есть еще вся эта мафия и коррумпированные правительственные чиновники. Большинство людей обеднело, даже обнищало. Теперь люди умирают с голоду, потому что им нечего есть.

На следующее утро Полина с подругой позвали меня в холл. Они аж подпрыгивали, тыкая пальцами в телеэкран.

– Ой, здорово, здорово! Наконец-то ты объяснишь нам слова этой песни! Пожалуйста, ты можешь рассказать, о чем она поет? Что она имеет в виду?

Я повернулась и узрела на канале MTV Дженнифер Лопес в ярко-розовом бикини, катающуюся на яхте с Беном Аффлеком. На пару секунд прислушалась.

– Э-э, значит, так. Она говорит: «Не ведись на мои камушки. Я все та же, все та же самая Дженни с района».

– Но что это значит? Что это за «камушки»? А «район»? – наперебой спрашивали девушки, глядя, как Джей Ло пляшет и резвится, полуголая, вся в красной помаде и мехах.

– Ну, «камушки» – это бриллианты. И она пытается сказать, что, хотя у нее теперь полно денег и украшений, она по-прежнему остается той девчонкой, что выросла в бедных кварталах Нью-Йорка, то есть «на районе».

– Хм-м… – кивнула Полина и на миг умолкла. И тут же снова залилась смехом.