Мы сидели как-то с ним за обедом. Зная о моей профессии, В. С. завел разговор на астрономические темы. К своему стыду должен сознаться, что, благодаря молодости, я вел эту беседу с некоторой излишней авторитетностью, в качестве специалиста, хотя бы и перед самим Соловьевым.

Но В. С., заговорив о кометах, перешел на Целльнера и перевел разговор на его труды, которые, к моему смущению, не все были мне знакомы. В этих вопросах, хотя бы и связанных с астрономией, В. С. оказался осведомленнее меня. Полученный мной жизненный урок остался навсегда в памяти.

Как-то за обедом зашла речь о том, что В. С. до сих пор не женат. Н. Т. Спасович сказала:

— Я не знаю, Владимир Сергеевич, ни одной девушки, которая была бы достойна вас!

Соловьев скромно-сконфуженно засмеялся и переменил тему.

Петергоф

В 1894 году обычное празднество в Петергофе, 22 июля, — день именин императрицы Марии Федоровны, было особенно торжественным: с ним совпадала и свадьба дочери Александра III Ксении с великим князем Александром Михайловичем.

Мы, с моими тифлисскими гостями, поехали на это торжество. Оставили в Петергофе на площади свой экипаж с провизией, а сами отправились в знаменитый петергофский парк, где, собственно, и было сосредоточено все торжество.

День не был удачным: постоянно выпадал дождь. В парке народу было не очень много, но постепенно публика прибывала. Эта кажущаяся малолюдность послужила поводом к безобразному насилию над публикой со стороны ведомства императорского двора[226], с которым мы очень быстро и столкнулись.

Мы отправились, было, к выходу из парка, чтобы подкрепиться и снова вернуться. Но выходы оказались закрытыми. Парк был обращен в громадную ловушку. Публику свободно впускали, но из парка никого не выпускали. Весь он был оцеплен тройной цепью городовых, солдат и казаков, нигде и никого не пропускавших. Надо думать, — боялись, что из‐за выпадавшего дождя будет мало народу. Поэтому насильственными мерами создавали для царя и его семьи впечатление стечения массы верноподданных, радующихся свадьбе…

Это вызывало со стороны беспричинно арестованных естественное негодование. Но высказывать его громко никто не смел. Особенно тяжелым оказалось положение женщин с маленькими, часто грудными детьми, зашедшими поглазеть на часок-другой. Теперь они были задержаны в парке до поздней ночи.

Делать было нечего, пошли и мы по аллеям. Осмотрели знаменитую Аллею фонтанов. Как раз в этот момент царская семья вышла на балкон — показаться «преданному народу». Среди всей семьи и многочисленной свиты Александр III как-то совершенно особенно выделялся ростом и богатырской фигурой. Публика внизу, как полагалось, пришла в патриотический восторг, неистово кричала, бросала в воздух шапки. Но царь только несколько раз едва-едва наклонил голову… Все это, видно, ему давно надоело. Однако, видно было и снизу, что он сегодня хмурый, чем-то недоволен. Совсем маленькими около него казались императрица именинница Мария Федоровна и наследник, будущий император Николай II.

Отправились ко взморью, где должен был начаться фейерверк. С первыми ракетами сюда хлынула такая масса народу, что мы серьезно стали опасаться, как бы кого из нас не задавили. Толпа напоминала злополучную Ходынку. Кое-где раздавались неистовые крики и визг придавленных женщин и детей. Надо было спасаться. Случайно поблизости оказались три березки, растущие из одного корня. Протиснув девушек между деревцами, мы с молодым братом их юнкером пытались охватить эти деревца руками, чтобы спасти барышень от потерявшей человеческое подобие толпы. Помог нам еще какой-то случайный сосед, и, рискуя опустошением карманов, мы так продержались, пока натиск толпы не уменьшился. Затем поспешили уйти, махнув рукой на фейерверк.

Хотелось бы совсем уйти из этого омута, но не было возможности. Особенно трудным было положение нашего юнкера. Он обязан был вернуться в Петербург, в военное училище, к определенному часу; иначе его ожидало разжалование и всякие неприятности. Приближалось время отхода последнего подходящего петербургского поезда, а из парка все еще публику не выпускали. Бедняга взмолился какому-то приставу. Как бывший сам офицером, этот последний понял и пожалел юношу:

— Выпустить вас я не могу, но вот что посоветую: станьте между задними колесами какой-нибудь кареты; держитесь за ее задок и попытайтесь выбраться между лошадьми вместе с нею.

По главным аллеям циркулировали вереницы придворных экипажей, а также кареты и ландо[227] знати, которую нельзя было задерживать в парке насильственно. Эти экипажи свободно въезжали и выезжали. Лавируя между лошадьми, нашему юнкеру удалось, под конец, выбраться из западни.

Уже перед рассветом, страшно утомленные, добрались мы до Царского Села.

Перед выездом в Азию

В октябре 1894 года я выехал из Пулкова в Тифлис — венчаться с М. Н. Погосской. Мой отъезд совпал с так, казалось, взволновавшей Россию смертью Александра III и вступлением на престол Николая II.

В общественных кругах почему-то возлагались громадные надежды на нового императора. Тем более удивляло то внешнее равнодушие во всей толще столичного населения, которым сопровождалась такая, как казалось, крутая смена режима. По правде, она волновала только интеллигентные верхи, поверхностный слой, не проникая вглубь, в толщу народа.

Я был в пути как раз в те дни, когда вся Россия присягала Николаю II. Никто меня не имел случая побудить, а сам я не видел причины непременно навязать себе подобного характера моральное обязательство. Поэтому я остался без принесения присяги. Так и прослужил всю свою жизнь.

В 1907–1908 годах, в Тифлисе, как и во всей России, в реакционных видах, производилась общая проверка, кто и где именно присягал императору. Я откровенно указал начальству, что служу, вовсе не принесши присяги. Этот факт, при занимавшемся мною тогда относительно крупном административном посте, являлся анекдотическим скандалом. Поэтому канцелярия наместника на Кавказе предпочла об этом обстоятельстве скрыть.

После свадьбы, в ноябре того же года, мы с женой снова приехали в Петербург, где, со дня на день, ожидалось мое назначение в Ташкент. Однако оно, из‐за бюрократической волокиты, все затягивалось и состоялось только в январе.

В эту пору пульс общественной жизни в Петербурге бился с заметным оживлением. Все внимание и все ожидания были сосредоточены на новом царе. Мы не один раз наблюдали, как любовно встречали его и молодую царицу на улицах. Царская чета иногда медленно проезжала по Невскому проспекту, и со всех сторон неслись приветствия — и искренние! Это сознавалось и органами охраны. Последней, в сущности, вовсе и не было видно: царь и царица ездили только с одним конвойным казаком на задке саней.

В столице создавалось много легенд о доступности молодого царя, о появлении его безо всякой охраны на улицах среди гуляющих. Находились «достоверные очевидцы», например, того, как Николай II заходил в магазин и сам выбирал себе перчатки и т. п. Все это было пустяками, но такие легенды содействовали возраставшей популярности молодого царя. Все от него ждали чего-то, делающего эпоху…