Люси понимала, что таков порядок вещей, и, поскольку перемены совершались плавно и в нужном направлении, она не волновалась. Ее привязанность к сыну все росла, сочетая в себе любовь и преданность. Он вытянулся, стал более сдержанным, более аккуратным в своих привычках, у него появилась манера время от времени подолгу рассматривать себя в зеркале. Она распознала в нем некую особенность – не просто его бесспорное отличие от других и присущее лишь ему обаяние, не просто отсутствие былой необузданности и неуклюжести, но нечто неуловимое, то, что делало его именно ее сыном среди миллионов других сыновей, принадлежащих миллионам других матерей. Она стала замечать в нем растущее сходство с отцом – изгиб губ, улыбку, идеальные крепкие белые зубы, некоторые жесты, заставлявшие ее вздрагивать, будто кто-то дергал за струны памяти. Про себя она считала Питера красивым юношей, постоянно думала о нем, и ее одинаково радовали как его увлечения, так и успехи.

Люси предполагала, что и сама должна была в чем-то измениться, но нечасто об этом думала. Она вошла в этот спокойный и ничем не примечательный период своей жизни, не осознавая происшедших в ней перемен. Ее фигура чуть-чуть расплылась, талия частично утратила гибкость, улыбка – открытость. Но она не обращала на это особого внимания. Не задумывалась она всерьез и о возможностях романтического приключения. Джо своим грубым поведением отбил у нее всякую охоту к альковным играм, смехотворная страсть мисс Хокинг вызывала лишь раздражение, и потом, превыше всего для Люси был ее сын. Так что обстоятельства жизни, подавляя все прочее, направляли ее любовь исключительно на Питера. Клиенты, независимо от отношения к ней, были для нее лишь обсыпанными мукой фигурами, которые неожиданно возникали и столь же неожиданно исчезали, совершенно не интересуя ее. Ленноксу она очень нравилась, и для нее это не являлось секретом. Но у него было дело, которое поглощало его полностью, почти до одержимости. Тем не менее однажды в конторе он робко обнял ее за талию. Совершенно невозмутимо она попросила его убрать руку. И он сразу подчинился, смущенно извиняясь и волнуясь гораздо сильнее, чем она. Люси умышленно подавляла в себе склонность к опасной мечтательности, отчего ей становилось грустно и она начинала испытывать к себе болезненную жалость. Впрочем, у Люси редко выдавалась минута, когда она могла, положив руки на колени, предаваться грезам.

У нее была работа. Мало-помалу Люси привыкла завтракать второпях и мчаться на станцию. Она ждала поезда на железнодорожных платформах под ветром, дождем и палящим солнцем, еженедельно обходила свой участок, часами терпеливо простаивала в сырых лавках и подвальных пекарнях. Она воспитывала в себе оптимизм и навыки дружелюбного общения, необходимые в бизнесе. Когда уменьшился поток заказов, вызванных сочувствием к ней, она переключилась на рутинную работу. Доход ее сократился, но стал более регулярным, и она была этим довольна. Частенько она ловила себя на мысли о нелепости того, что именно она занимается этой работой, растрачивая жизнь на продажу сомнительного продукта. Сомнительный или нет, маргарин прижился, и Леннокс подстегивал дело – порой даже в ущерб масляному бизнесу. Это казалось почти курьезным, но торговля у Люси шла бойко. Нет, она не чувствовала себя несчастной – в любом случае у нее не было выбора. При ее образе жизни доходы позволяли ей вести комфортное существование, прилично, даже модно одеваться – сын просил, чтобы мать появлялась в колледже нарядной, – получать удовольствие от доступных нововведений и, самое главное, оплачивать образование сына. Естественно, счета в банке у нее не было. Ее капиталом были сила духа и любовь к Питеру.

Конечно, Люси понимала, что у нее, по словам Эдварда, есть все основания благодарить Бога за Его милость. Но иногда ей казалось непостижимым, что родственники почти не проявляют интереса к ее положению. От этого ей становилось чуточку горько. Без сомнения, самым обязательным был Эдвард. Время от времени он писал, навещал ее, приглашал Питера на каникулы, хвалил мальчика за учебу и подчас, учитывая его ограниченные ресурсы, проявлял неумеренную щедрость. Эдвард никогда не говорил о Джо, но Люси была убеждена, что он подозревает о причине упорного молчания брата, и, без сомнения, из скромности воздерживается от его упоминания. Да, постепенно ее отношение к Эдварду изменилось, по ее собственному выражению, и она не думала о нем так часто, как раньше. Что касается Ричарда, ее родного брата, он сохранял свою обычную замкнутость. Как и предполагала Люси, он считал, что у нее «все в порядке», таким образом отдавая дань уму и характеру Мюрреев. Однажды она получила на Рождество носовой платок, вышитый Верой, и в очередной раз стеганый чехольчик на чайник из розового атласа, сделанный руками Евы и посланный с любовью от всей семьи в знак уважения.

Но почему-то эти приятные знаки внимания заставляли Люси еще больше замыкаться в себе. Она понемногу теряла вкус к светской жизни. Но оставалась все такой же щедрой: по случаю свадьбы Нетты и Дейва Боуи – это важное событие знаменовало собой торжество истинной любви, побеждающей время, – она преподнесла Нетте красивый комплект постельного белья, стоимость которого была ей не совсем по карману. Постепенно круг интересов Люси сужался. К примеру, ее мало интересовали государственные дела. Она осталась равнодушной к повторному завоеванию Судана, образованию Австралийского Союза. Она так и не узнала о беспроводном телеграфе Маркони или летательном аппарате Лэнгли. Для нее имя Крюгера[18] не было устрашающим непристойным ругательством. Она спокойно перенесла смерть королевы Виктории.

Все же, несмотря на отсутствие интереса к мировым событиям, у Люси были собственные дела, своя цель, и она была довольна.

Третьего сентября 1904 года Люси в прекрасном настроении вошла в контору и сразу направилась к своему столу, чтобы заполнить книгу счетов. Не произошло ничего необычного, что могло бы повлиять на настроение Люси, – кроме, пожалуй, осеннего аромата в воздухе. Она всегда любила это время года, и сегодня в Дэрроке бодрящий ветер, дующий с берега озера, принес резкий аромат опавших листьев – восхитительное благоухание земли, заставившее женщину внезапно остановиться и сделать долгий глубокий вдох.

Сказав что-то вскользь Эндрюсу, она взяла книгу счетов и принялась копировать свои заказы. Сколько раз она это делала? Она не погружалась в размышления, не прерывалась, как раньше, чтобы с беспокойством обдумать какой-то момент, постукивая карандашом по зубам и боясь ошибиться. Нет, теперь она уверенно водила химическим карандашом по бумаге.

– Что за проблемы сегодня? – не поднимая головы, бросила она Эндрюсу.

Он не ответил ни на ее приветствие, ни на вопрос.

– Несварение желудка? – шутливо спросила она, продолжая быстро писать.

В последнее время этот приверженец жениной стряпни стал страдать от болей в животе и постоянно глотал пилюли, занявшись запоздалым лечением печени.

Но он по-прежнему молчал, с хмурым видом сидя на табурете, медленно поглаживая свисающие усы и украдкой поглядывая на Люси тусклыми глазами. Рассмеявшись, она с хрустом перевернула страницу.