чтобы это было именно так. У меня не было никакого желания тратить драгоценное время за границей на знакомство со знакомыми моих американских знакомых. В этом не было никакого смысла. Я оставлял прошлое позади. И мне совершенно не нужна была связь с ним, пусть и непрямая. Следующие шесть месяцев должны были стать чистым листом. Мне предстояло узнать не только Лондон и другие европейские города, но и самого себя, возможно, прежде всего – самого себя. Меня ждало нечто большее, чем отпуск или долгое приключение. Я начинал совершенно новую жизнь.

Наконец настал день отъезда. Я позвонил родителям, чтобы попрощаться. Несколько раз перепроверил багаж, убеждаясь, что ничего не забыл. Осмотрел каждую комнату своей квартиры, которая в первый и последний раз оказалась в образцовом порядке. Ближе к вечеру за мной заехал мистер Кертис. Я отдал ему комплект ключей, а он отвез меня в центр Нью-Хейвена. Я планировал заказать машину до аэропорта из отеля «Парк-Плаза».

– Как-то странно, – сказал я мистеру Кертису.

– Что именно?

– Ну, все это. То есть кто-то будет полгода жить в моем доме, а я буду жить в его. Мы не знакомы, и, возможно, никогда не встретимся.

– Так в этом и есть главный плюс, – сказал мистер Кертис. – Поверьте мне на слово.

Когда мой самолет с ревом окунулся во тьму над северной Атлантикой, я испытал сладостное чувство, которое в последний раз посещало меня в детстве.

Прощай, прощай.

Не поминайте лихом.

В Хитроу меня встретил коллега мистера Кертиса, некий Оуэн Флаэрти. Вернее, я нашел его. Он стоял в толпе главного зала ожидания и держал плакат с моим именем. Мы обменялись рукопожатием, и он быстро схватил меньший из двух моих чемоданов. Довел меня до подземки, и вскоре мы уже плавно въезжали в Лондон в вагоне метро. Бессонная ночь дала о себе знать. Я клевал носом и почти не обращал внимания на мистера Флаэрти, но его это ничуть не беспокоило. Он не замолкал почти всю поездку и, уверен, сообщил мне массу полезного. К сожалению, я ничего не запомнил. Мы вышли на станции Эрлс-корт и остаток пути до моего нового дома, который находился на улице Мэтисон-роуд, проехали на такси. Так называемый второй этаж оказался третьим, и конечно же, в доме не было лифта. Дом представлял собой кирпичное здание и ничем не отличался от остальных домов на улице. Впрочем, сама квартира была чистой и удобной. Она состояла из спальни, гостиной, кабинета, ванной и кухни в галерее с окнами, выходящими на несколько садов за домом. Здешние придомовые участки представляли собой узкие полоски земли, обнесенные кирпичным забором.

Мистер Флаэрти показал мне квартиру, объяснил, как пользоваться духовкой, отоплением и смесителями. Потом вручил мне комплект ключей и свою визитку и сказал звонить ему в любое время, если у меня будут какие-то проблемы или вопросы. Не успел он выйти на улицу, как я уже спал в своей новой кровати.

Моя первая неделя в Лондоне запомнилась фантастическим калейдоскопом ярких образов. Я побывал везде. Я игнорировал обычные достопримечательности кроме тех, которые попадались мне на пути. Я сам выбирал, куда идти. Постепенно я начал чувствовать город, и он мне понравился. Думаю, самым большим сюрпризом для меня стало то, что Лондон оказался не чисто английским городом. То есть, конечно же, он английский, и этого я и ожидал. Но он представляет собой нечто большее. В той же степени Лондон ирландский, китайский, индийский, арабский, персидский, африканский и ямайский. Он намного более интернационален, чем Нью-Йорк и любой другой известный мне американский город. Мне нравилась эта смесь. С самого первого дня она показалась более чем подходящей для меня. Всего лишь еще одного чужака в городе, полном чужаков.

Мистер Флаэрти звонил мне пару раз, чтобы убедиться, что я устроился без проблем, и помочь разобраться с банками и квартплатой. Никаких неурядиц у меня не было, и в его помощи я не нуждался, что, несомненно, стало для него облегчением.

Каждый день я гулял, смотрел по сторонам, садился на автобус, смотрел по сторонам, отдыхал, опять гулял. Пил разное пиво в разных пабах – выбор казался бесконечным. Ел блюда, о которых никогда раньше не слышал. Довольно быстро я понял, насколько ограниченной была моя картина мира при жизни в Нью-Хейвене. Пусть я не бабочка, но мне удалось высвободиться из кокона.

В первые же дни я познакомился с соседкой. Эйлин Фотергилл, незамужняя женщина за сорок, жила в другой квартире на моем этаже. Ее кожа была бледной, как у многих англичан, а сама она вела себя очень вежливо. Ее речь была настолько безупречной, что мне казалось, будто я говорю на каком-то другом языке. К счастью, я встречал ее не очень часто. Не то чтобы с этой женщиной было что-то не так, просто при разговоре с ней меня не отпускало ощущение постоянного напряжения. Она работала в офисе в Сити – и чем бы она там ни занималась, без сомнения, отличалась невероятной эффективностью. Как-то раз она сообщила мне шепотом, словно это была государственная тайна, что ее работодатель – крупнейший поставщик шпона в Великобритании. Я бы не удивился, если бы узнал, что на самом деле фирмой руководит Эйлин, а ее начальство об этом даже не подозревает.

Чаще всего она уходила по утрам раньше меня, а когда вечером я возвращался, свет в ее квартире уже не горел, поэтому мы перекидывались парой слов только по выходным. Время от времени мы натыкались друг на друга в супермаркете рядом с Олимпией – и тогда вместе шли пешком до НортЭнд-роуд. К счастью, Эйлин не задавала мне слишком много вопросов. Я сказал ей, что приехал в Лондон на полгода, чтобы посмотреть город, и этого ей хватило.

И вот, в последний четверг октября я заглянул в «Карлайл», чтобы выпить. Я жил в Лондоне уже почти месяц и начал к нему привыкать. Я узнал город достаточно, чтобы в нем не заблудиться, мне больше не нужна была карта в кармане пальто. В городе мне было комфортно. Я ложился поздно и спал почти до полудня.

У меня выработалась привычка есть основное блюдо дня в десять или одиннадцать вечера, запивая его вином или бренди, и я сидел за столом до закрытия ресторана. Если я не ужинал, то отправлялся в ночной клуб, или в стриптиз-бар, или на поздний киносеанс. Сначала мне казалось, будто в одиннадцать вечера, когда из пабов начинают прогонять посетителей, Лондон закрывается, но вскоре