Он шел как во сне до самых ворот, стоявших на выходе с прибрежной территории озера Мареотис, и пытался убедить самого себя в том, что это чувство утраты – сущая глупость. Он знает Ани всего лишь месяц, а его семью и того меньше. К тому же они простые крестьяне, египтяне и не должны быть для него близкими людьми. Ему не следует думать, будто семья Ани стала для него... Короче говоря, он не может испытывать к ним такие же чувства, как, например, к Филадельфу, когда они расставались во время его отъезда из царского дворца.

Возле ворот в городской стене, которые вели в Александрию, стояли римляне. Сами ворота были открыты, и римские стражники просто сидели в тени арки, наблюдая за проходящими мимо людьми. Цезарион прошел через ворота на улицу Сома, которая представляла собой широкий проезд, идущий через весь город с севера на юг, и остановился, думая о том, куда бы ему пойти в первую очередь.

Некоторые из сторонников его матери оставались верными до конца и, возможно, даже обрадуются, узнав, что он еще жив. Однако ему следует помнить, что эти люди, по всей видимости, находятся под наблюдением римлян, если они вообще еще живы. Диойкет[38]Селевк, главный управляющий Мардион, царский секретарь Диомед – приближаться к каждому из них небезопасно. Может быть, Николай Дамасский, который обучал его истории? Нет. Этот человек слишком честолюбив и вряд ли решится укрывать у себя опального царя: он в мгновение ока предаст его. Олимпий, личный доктор Клеопатры, скорее всего, надежен, как всегда, но он не обладает большой властью.

Ему следовало все хорошенько обдумать до приезда в город. И никакие оправдания, вроде того, что ему не хотелось об этом даже вспоминать, не в счет. Цезарион неторопливо шел вверх по улице. Лавки на время полуденной жары были закрыты, и большая торговая улица казалась почти безлюдной. Несколько бродяг вместе со своими блохастыми кошками отдыхали в тени портика[39]возле общественного источника сплетничали женщины. Но кроме них на улице не было никого – только солнце. Это к лучшему. Его лицо знакомо слишком многим в этом городе, а на едва пробившиеся усы надеяться не стоит – вряд ли они послужат ему хорошей маскировкой. Утром Цезарион посмотрел на себя в зеркало и обнаружил, что они ничуть не гуще, чем были в Коптосе.

Недалеко от центра города, в том месте, где улица Сома пересекалась с Канопской дорогой, идущей с востока на запад, располагались царские усыпальницы. Здесь, в огражденном парке, среди финиковых пальм и зарослей цветущего ладанника, находились мавзолеи восьми поколений Лагидов. Цезарион в нерешительности остановился у кованой калитки, затем отворил ее и вошел внутрь. Ему нужно было где-то присесть и подумать, что делать дальше.

Раньше он часто приходил сюда. В большом мавзолее с куполом, перед которым он сейчас стоял, находилась гробница Птолемея V Эпифана, «посланника богов», и его супруги, ставшей первой египетской царицей, носившей имя Клеопатра.

К северу от мавзолея располагались гробницы поменьше. В них покоились величайшие правители династии – Птолемей Сотер и его жена Береника, а также Птолемей и Арсиноя, любящие брат и сестра. Гробница его матери находилась в другом месте, и это было некоторым утешением. Незадолго до своей смерти Клеопатра приказала построить для себя роскошный мавзолей неподалеку от храма Изиды. Скорее всего, ее похоронили именно там, рядом с Марком Антонием, если, конечно, ему сообщили правду о матери. Марк Антоний – шумный, хвастливый человек, немного буйный и грубый, а кроме того, любитель выпить – никогда ему особо не нравился. Неприятно было думать о том, что его матери суждено лежать рядом с этим чурбаном. Но, наверное, она так и задумывала, когда выбирала место для своей будущей гробницы. Антоний не принадлежал к династии Лагидов и не мог быть похороненным вместе со всеми царями. Но Клеопатра по какой-то причине, так и оставшейся загадкой для Цезариона, искренне любила этого грубияна и не хотела расставаться с ним даже после смерти.

Цезарион шагал по привычному для него маршруту – влево от гробницы Эпифана, по спускающейся вниз дорожке, мимо круглого монумента Птолемея VII Евергета, к гробнице своего деда Птолемея XII, прозванного Авлетом-Флейтистом.

Рядом с гробницей был разбит небольшой садик с источником под колоннадой, от которого вода стекала в заросший перистым папирусом пруд с рыбами. В детстве он часто бывал здесь, сидел, пока его мать совершала ежегодный поминальный обряд по своему отцу. Для Цезариона этот пруд всегда был оазисом тишины.

Сейчас здесь тоже было тихо, но он интуитивно чувствовал, что уединенность этого уголка стала чуть-чуть другой. Пройдя несколько шагов вглубь садика, Цезарион увидел, что на месте источника кто-то соорудил мраморный алтарь, на котором стояла высокая урна из полированного порфира. Эта небольшая перемена больно ранила юношу – больнее, чем он ожидал. А что же стало с рыбами без источника?

У подножия алтаря он заметил прислоненный к нему деревянный щит, на котором что-то было написано краской. Цезарион подошел поближе, чтобы узнать причину столь неприятной перемены на его любимом месте, и прочитал:

ПТОЛЕМЕЙ ЦЕЗАРЬ THEOS PHILOMETOR PHILOPATOR[40]

Наследник двух царей, не получивший царства,

Тебе судьба определила смерть, а не корону.

Прощай.

Оглушенный, Цезарион неотрывно смотрел на надпись, а затем перевел взгляд на урну, украшенную кем-то венком из лавра и роз. Рядом с алтарем стояли две потухшие лампады. Бронзовая курильница была полна серого пепла.

Это вполне разумно, подумал он. Римляне не осмелились бы выбросить его прах в сточную канаву: это было бы непозволительной провокацией. Памятник царю им тоже не хотелось делать. Поместить его останки где-нибудь среди других царей, не слишком заботясь о богатой отделке, и вместо надписи на камне соорудить деревянный щит было наилучшим решением. К тому же кто-то, судя по всему, помнил о том, что он любил здесь сидеть, и по возможности заботился о могиле. Интересно, кто этот человек? Цезарион перебрал в памяти целый сонм приспешников, друзей, преподавателей, рабов – людей, которые когда-то были с ним рядом, – гадая, кто из всего этого окружения был способен бросить вызов римскому правлению. Однако может статься, что римляне сами назначили верного им человека, поручив ему следить за состоянием памятников. Юноша ни минуты не сомневался, что такое возможно.

Он присел на скамейку под колоннадой и стал наблюдать за птицей, которая пела, раскачиваясь на ветке дерева. Во всяком случае, рыб они не уничтожили: из-за алтаря торчал конец свинцовой трубы и из нее в пруд поступала вода, а в темной глубине, как и раньше, плавали карпы. Неплохое все же место для могилы. Как жаль, что его прах и в самом деле не находится в этой урне. Здесь, в этом прекрасном садике, он нашел бы вечный покой, и ему не пришлось бы сейчас бороться, сталкиваясь с новыми предательствами, которые, несомненно, ожидают его в последующие несколько дней.